В четверг «Зефир» и «Кит» поймали только четыре бочонка, по два на каждого; но зато огромные. В пятницу улов превзошел все ожидания, — Рыжий поймал три бочонка, Хвост четыре — всего семь. И вот для коквилльцев наступил золотой век. Никто теперь ничего не делал. Чтобы дать перебродить вчерашнему хмелю, рыбаки спали до полудня. Потом они спускались на берег и, прогуливаясь, вопрошали взглядом море. Единственно, что их занимало, — это какое вино принесет им прилив. Они часами просиживали на берегу, устремив глаза на океан, и радостно вскрикивали при появлении какого-либо плавучего предмета. Женщины и дети взбирались на верхушки скал и оттуда махали руками, указывая на какой-нибудь пучок водорослей, кружившийся на волнах. «Кит» и «Зефир» были готовы идти в море в любую минуту. Наконец они выходили, объезжали залив и принимались ловить бочонки, как ловят тунцов, не обращая внимания на макрель, которая, поиграв на солнце, теперь успокоилась, и на ленивую камбалу, дремавшую почти на поверхности. Следя за этой ловлей, коквилльцы от хохота катались по песку. А вечером добыча распивалась.

Вино не иссякало, и это приводило коквилльцев в восторг. Когда кончалось одно, появлялось другое. Должно быть, потерпевшее крушение судно имело на своем борту изрядный груз. Коквилльцы стали веселыми и эгоистичными. Они острили насчет затонувшего судна, говоря, что это был настоящий винный погреб, которого хватило бы, чтобы опоить всех рыбаков в океане. Но ни разу не попадались хотя бы два одинаковых по виду бочонка. Все они были разной формы, размера и цвета. И в каждом содержался особый напиток. Призадумался над этим даже сам Император: он перепробовал все вина и теперь окончательно ничего в них не понимал. А Хвост так прямо и заявил, что подобный груз никогда ему не попадался. Аббат Радиге высказал предположение, что это заказ какого-нибудь дикарского царька, пожелавшего обзавестись собственным винным погребом. Впрочем, убаюканные неведомым хмелем, коквилльцы и не пытались разгадать его тайну.

Дамы предпочитали всякого рода ликеры: кофейный, шоколадный, мятный, ванильный. Жена Рыжего, Мария, в один прекрасный вечер выпила столько анисовой настойки, что захворала. Марго и другие девицы больше налегали на кюрасо, бенедиктин, траппистин и шартрез. Что же касается до ликера, настоянного на душистой акации, — его оставляли маленьким детям. Разумеется, мужчины больше радовались, когда удавалось выловить коньяк, ром или можжевеловую водку, — одним словом, что-нибудь горячительное. Случались и неожиданности. Один бочонок с китайской мастикой «раки» совершенно ошеломил коквилльцев: они думали, что им попалась бочка со скипидаром; тем не менее мастика была выпита — не пропадать же ей! Но забыли о ней не скоро.

«Арак» из Батавии, шведская водка с тмином, румынская «цуйкэ кэлугэряскэ», сербская «сливянка» тоже перевернули все существовавшие у коквилльцев представления о том, что доступно поглощению. В глубине души все, в сущности, чувствовали слабость к кюммелю и киршу — ликерам прозрачным, как вода, но прямо-таки убийственной крепости. Господи, твоя воля! И кто это выдумал столько вкусных вещей! До сих пор в Коквилле знали только водку, да и то не все. А теперь воображение до того разыгралось, что люди начали испытывать настоящее благоговение перед неиссякаемым разнообразием хмельных напитков. О! Каждый вечер опьяняться чем-нибудь новым, даже не зная его названия! Это была какая-то сказка, волшебный фонтан, бьющий изумительными напитками, чистым алкоголем разных видов, насыщенным ароматами всех существующих на земле цветов и плодов.

Итак, в пятницу вечером на берегу было семь бочонков. Погода стояла теплая, их так и оставили здесь, на песке. За весь сентябрь еще ни разу не выдалось такой прекрасной недели. Пир длился с понедельника. И не было никаких причин сомневаться, что он будет длиться вечно, если только провидение не перестанет посылать свои бочонки. Ибо аббат Радиге видел в этом именно руку провидения. Все дела были заброшены. Стоит ли утруждать себя работой, когда можно предаваться сладостному сну? Все превратились в настоящих буржуа, буржуа, которые пили дорогие ликеры, даже не платя за вход в кафе. В предвкушении вечернего пиршества коквилльцы наслаждались солнцем, поджидая своей королевской дани. Они уже так и не протрезвлялись, зараз вкусив все радости кюммеля, вишневой водки и наливки. За эти пять дней они познали и гневность джина, и нежность кюрасо, и веселый задор коньяка. Ни о чем не заботясь, невинный, как новорожденный младенец, Коквилль доверчиво пил то, что посылал ему господь бог.

В пятницу Маэ и Флоши наконец побратались. В тот вечер было очень весело. Еще накануне расстояние между двумя лагерями сильно сократилось, наиболее охмелевшие затоптали на песке разделявший их валик. Оставалось сделать последний шаг. На стороне Флошей опоражнивались четыре бочонка, а Маэ приканчивали три своих — все с разными ликерами, составлявшими цвета французского флага, — синим, белым, красным. Синий преисполнил Флошей завистью: синий ликер казался им совершенно сногсшибательной вещью. Хвост, который превратился в добряка с тех пор, как пил, не протрезвляясь, двинулся вперед со стаканом в руке. Он понимал, что в качестве должностного лица обязан сделать первый шаг.

— А ну-ка, Рыжий, — пролепетал он, — давай чокнемся!

— С удовольствием, — ответил Рыжий, которого шатало от умиления.

И они упали друг другу в объятия. Это вызвало такое волнение, что все прослезились. Маэ и Флоши, которые в течение трех веков непрестанно грызлись между собой, теперь обнимались. Глубоко растроганный аббат Радиге снова упомянул о персте божием.

Все чокнулись стаканами с тремя ликерами: синим, белым и красным.

— Да здравствует Франция! — крикнул Император.

Синий ликер никуда не годился, белый был неважный, зато красный — хоть куда. Затем бочонки Флошей заткнули пробкой. И все принялись плясать. Так как музыки не было, то парни, не чинясь, хлопали в ладоши и свистели, что приводило девушек в восторг. Праздник получился на славу. Все семь бочонков были построены в ряд, и каждый мог выбирать по собственному вкусу. Те, кто успел достаточно нагрузиться, растягивались тут же на песке и погружались в короткий сон, а проснувшись, начинали сначала.