При таком поведении избранных рано или поздно должна была наступить катастрофа. Долго сдерживаемое недовольство прорвалось раньше всего в Кротоне. Когда после разрушения демократического Сибарита (500 г. до Р. X.), черни не было уплачено обещанное вознаграждение, вспыхнуло страшное восстание. С бешеной яростью городская чернь напала на ненавистных пифагорейцев. Красивый дом их общины был разрушен и сожжен, собравшиеся там члены большей частью перебиты. Такие же восстания поднялись и в других ахейских городах. Пифагорейцев повсюду преследовали и убивали, долголетнее влияние и значение их союза в родной стране было подорвано в корне.

Среди немногих, избегнувших ужасного избиения в Кротоне, был также и сам знаменитый мудрец. Здравым и невредимым он прибыл в Метанонт. Там он и умер, достигнув глубокой старости, в 500 г. до Р. X.

Учение Пифагора продолжало жить в сердцах его учеников и приверженцев и дальнейшее свое развитие получило в Таренте. Важные результаты естественнонаучных изысканий, которые, при неясном представлении о физических законах, в искусных руках жрецов оказывались прекрасной поддержкой благочестивым обманам древности, мистические стремления и склонность человеческого сердца ко всему таинственному, чудесному, непостижимому не дали исчезнуть пифагорейству. Правда, в течение последующих веков все более и более оно вытеснялось другими философскими системами.

Но пифагорейство мощно расцвело вновь в ту эпоху, когда человечество, достигнув чрезмерной утонченности и пресытившись всевозможными наслаждениями, лишилось высшей цели жизни; когда «неверие и суеверие — различные стороны одного и того же исторического явления — шли рука об руку, многие, соединяя в себе оба эти настроения, подобно Эпикуру, отрицали богов и все же преклонялись и приносили жертвы перед каждым алтарем»; когда измученное сердце человека жаждало освобождения от тяжелых оков философской диалектики и от обременительных целей уже мертвой народной религии; когда среди апатии и всеобщего смятения стала сказываться потребность в глубокой духовной жизни, побуждавшая слабые натуры искать прибежища в гуманном мистицизме и сложных, запутанных учениях; когда охватившее верующих отчаяние толкало их к тайным греческим и восточным мистериям и культам, опутавшим слабый человеческий разум обманчивыми представлениями

о силе магического искусства, о чудесных дарах прорицания и ясновидения и т. п. Вслед за этим философские мечтатели и основатели новых сект, идя навстречу страстной потребности в чудесном, воскресили славное имя Пифагора, и тогда пустившее глубокие корни преклонение перед святым человеком привлекло к нему пестрые толпы верующих последователей и почитателей.

Имя Пифагора связали даже с легендарной историей Рима (художественное изваяние мыслителя можно было видеть на вершине Капитолия). Римское народное предание провозгласило благочестивого царя Нуму, славившегося своим миролюбием и считавшегося основателем религии и высшим образцом всех добродетелей, учеником знаменитого мудреца, вопреки явному нарушению хронологии, так как Нума царствовал приблизительно между 715–673 гг. до н. э..

К числу этих искусных магов и предсказателей принадлежал также реформатор нравов, пифагореец Аполлоний из малоазийского города Тианы.

Он жил с 3 до 96 г. но Р. X. Романтическое описание его жизни и деятельности относится лишь к III веку.

Юное христианство с величавой простотой и непоколебимой твердостью двигалось вперед, грозя разрушить античный мир. Полный веры в свои силы и близкую уже победу, тон христианских писателей и апологетов производил неотразимое впечатление и принуждал представителей умирающего язычества напрягать свои последние силы, чтобы спасти глубоко опустившуюся государственную религию от верной гибели.

Тогда-то софист Флавий Филострат, человек глубоко и всесторонне образованный, по поручению императрицы Юлии Домны, прекрасной и высоко просвещенной супруги Септимия Севера, написал свою фантастическую историю о «святом эллинского мира».

Аполлоний является в его описании истинным мудрецом, боговдохновенным учителем и благодетелем несчастного человечества. Человеческие судьбы и сверхчувственные явления открыты его проницательному уму; следуя божественным указаниям, он совершает чудеса, являясь, таким образом, высшим существом — представление, еще более укрепившееся вследствие его облеченной таинственностью кончины.

Блестящее по форме, но совершенно не представляющее никакой ценности с исторической точки зрения, сочинение Филострата не было прямо направлено против христианства. Оно написано скорее с целью прославления пифагорейской философии, в лице ее последнего великого учителя, с целью возвышения выродившейся государственной религии и очищения нравов. Но сравнение Аполлония с Христом было настолько естественно, напрашивалось само собой, что уже в эпоху страшных гонений Диоклитиана (303–311) пифагореец противопоставлялся мудрецу из Назарета как языческий идеал ниспосланного богом Мессии. Трудно с достоверностью решить, насколько близок был исторический Аполлоний к созданному Филостратом романтически — идеальному образу его. Несомненным представляется лишь то, что святой пророк из Тианы, соединивший в себе мудрость брахманов и египтян, греков и римлян, в качестве исцелителя больных и заклинателя духов достиг великой славы, в особенности на Востоке, погруженном в религиозный синкретизм. Аполлоний благодаря своей преисполненной достоинства внешности, своей безупречной жизни, а также благодаря своим обширным познаниям приобрел многочисленных учеников.

И на самом деле, идеальный античный образ Аполлония, каким его обрисовал Филострат, во многих отношениях напоминает высокую личность основателя христианской религии: он сын Божий, он обладает сверхъестественной силой творить чудеса и провидеть скрытое от глаз других людей царство будущего, он исцеляет больных и бесноватых и воскрешает дочь римского консула. Он странствует в сопровождении своих учеников и подвергается преследованиям вследствие предательства одного из них. И как Христос видел свою миссию не в том, чтобы нарушать закон, а в том, чтобы выполнять его, так и Аполлоний считался не основателем религии, а религиозно — нравственным реформатором язычества. Разница лишь в одном: Аполлоний не в силах был преобразовать широко развившееся и уже искаженное учение пифагорейцев, так как это сделал Иисус из Назарета с религией Иеговы.