По сути, эта битва решила судьбы не только империи, но и христианства, которые отныне оказались тесно переплетены. Расставляя свои легионы накануне вечером перед сражением, Константин увидел в небе поразившее его видение: огромный пылающий крест и греческие слова еп toutoi nika,то есть «сим знаком победишь». В ночь перед битвой Константин видел сон, будто Христос явился ему и повелел водрузить пылающий крест на боевой штандарт [55] . Проснувшись, Константин позвал своего кузнеца. Он рассказал ему о своем сне и приказал спешно сделать новое знамя, на котором следовало укрепить две греческие буквы (X и Р), наложенные одна на другую в виде монограммы, как показано на ил. 3 3 А и 3 3 В.

Под этим новым знаменем армия Константина сбросила легионы Максенция в Тибр, в водах которого большинство его воинов погибли. Константин победоносно вступил в Рим и был провозглашен императором Запада. Итак, Гог, или Гог и Магог, согласно еврейской эсхатологии — злобный правитель мира, по крайней мере номинально стал христианином.

Вскоре после своей победы, в начале 313 г., Константин встретился с императором Восточной империи, Луцинием, и издал эдикт, подтверждающий религиозную толерантность, провозглашенную одним из четырех «цезарей», или тетрархов, назначенных еще Диоклетианом, и распространявшуюся на все существовавшие в империи религии, в том числе и христианство. Это было концом длительной эпохи гонений и одновременно началом стремительного взлета влияния православного христианства.

К 323 г. Константину наконец удалось объединить военным путем обе половины империи. Вскоре он перенес столицу вновь сплотившейся империи в Византий, вскоре названный в его честь Константинополем. Православное христианство вскоре стало официальной государственной религией.

Константин, действуя в соответствии с откровением, данным ему в видении, одержал победу. По настоянию церкви в отношении Константина христианам следовало проявлять послушание и готовность к сотрудничеству. Императору нужна была универсальная религия, с помощью которой он мог бы духовно сплотить свою огромную империю, и христианству в этом смысле выпал счастливый билет.

Но едва лишь Константин дал официальное благословение православию, перед ним возникла новая угроза. Это была самая мощная и опасная ересь в истории христианства. Благочестивый и аскетически настроенный александрийский пресвитер по имени Арий поверг своего епископа в замешательство своим неправославным суждением о природе Христа. Арий утверждал, что Христос не во всем един с Богом-Творцом, а являет Собой лишь Логос, первое и наиболее совершенное из Божьих творений. Поскольку Христос реально жил во времени, то есть, другими словами, родился, жил и умер на кресте, Он не мог быть со-вечным Отцу. Его творение произошло неким таинственным образом, и поэтому Христос не единосущенОтцу. Что касается Святого Духа, то Он являлся Богом в еще меньшей степени, чем Христос, поскольку якобы был творением Христа и, таким образом, был вдвое дальше, чем Он, удален от сущности Божьей.

Епископ Александр, созвав собор, отлучил Ария и его последователей от церковного общения. Это вызвало настолько серьезные волнения на религиозной почве, что Константину пришлось лично вмешаться в церковные дела. В послании к обеим сторонам конфликта Константин объявил, что диспут при столь резком противостоянии — дело недостойное и опасное. Однако христианская церковь смотрела на этот вопрос иначе. Для церкви вопрос о единосущии или подобносущии, то есть понятиях, выражаемых греческим терминами homoousiaи homoiousia,имел жизненно важное значение как с политической, так и с богословской точек зрения. Если Христос не был Богом, все здание христианских догм и постулатов рассыпается. А если в самой церкви произойдет разделение, ее ценность как института, способного сплотить империю, сводится на нет. Поэтому решение этой проблемы стало вопросом жизни и смерти для новой имперской идеологии.

Константин решил положить конец этому диспуту и в 325 г. созвал в Никее первый экуменический, или Вселенский, собор. Константин лично председательствовал на заседаниях собора, выслушивая прения сторон, и, по свидетельству Евсевия [56] , «умерял неистовство противоборствовавших партий». Арий изложил свою точку зрения, но Афанасий Великий, искусный мастер богословских баталий, присланный александрийским епископом Александром, с исчерпывающей убедительностью доказал, что, если Христос и Дух Святой не обладают той же самой природой, что и Бог-Отец, это означает торжество политеизма. С этим епископы, присутствовавшие на соборе, согласились и приняли новый всеобщий Символ веры, в котором говорилось, что Троица едина по существу, то есть обладает единой сущностью.

Единство церкви было закреплено отлучениями и анафемами. С этого момента церковь, получив статус имперской, сама начинала эпоху преследований инакомыслящих. Все книги Ария и его единомышленников были сожжены. По императорскому указу укрывательство таких книг каралось смертной казнью. Итак, время Темных веков начало свой отсчет.

Константин, номинальный христианин и вполне реальный кандидат на роль Антихриста, вместо этого явил собой новую модель Христа имперской церкви, Христа-Пантократора, Христа — Повелителя всей Вселенной. Демиург неожиданно стал Мессией, и началась более чем тысячелетняя полоса духовных преследований и репрессий. Отныне вопрос о конце света сделался прерогативой церкви — как в вероучительном отношении, так и в конкретной практике.

После воссоздания Богом Нового Иерусалима, о чем подробно рассказано в главах 21 и 22 книги Откровения, на берегах реки, несущей воду жизни, будет стоять Древо Жизни. Это свидетельствует о том, что новое небо и новая земля, обетованные Богом через Иоанна в книге Откровения, на самом деле мыслились как буквальное, материальное возвращение в Эдемский сад. Так, по крайней мере, думали хилиасты. Они видели в этом Божественном воссоздании Храма шанс приобщиться к невинным радостям и усладам человечества, очищенного от грехов. Хилиасты, вполне естественно, полагали, что поскольку во вновь воссозданном раю не будет Древа познания добра и зла, которое послужило первопричиной грехопадения человека, следовательно, в Новом Иерусалиме не будет и самого греха.