В 1855 году семейство Уайльдов переселилось в дом 1 на Меррион-сквер Норт, а в 1864 году Оскара отдали в королевскую школу Портора в городе Эннискиллен, где он проучился до 1871 года. Из Порторы послано и первое сохранившееся его письмо (если бы Оскар и в дальнейшем столь же тщательно указывал время и место отправления своих писем, это очень облегчило бы задачу их издателя):

В 1871 году Оскар получил высшее отличие на выпускных экзаменах в школе Портора и право поступить стипендиатом в дублинский Тринити-колледж. За три года учебы в колледже он завоевал много призов на конкурсах сочинений по античной литературе, в том числе стипендию из фонда поощрения научных исследований и золотую медаль имени Беркли [2] за работу о греческих классиках. Большое влияние оказывал на него в колледже преподобный Джон Пентленд Махэффи (1839–1919). Этот замечательный педагог (впоследствии он стал ректором колледжа и в 1918 году был удостоен дворянского звания) преподавал тогда древнюю историю. Его страстная увлеченность всем древнегреческим, его внимание к искусству беседы и его манера общения — все это наложило отпечаток на его ученика.

В 1874 году двадцатилетний Оскар Уайльд добился высшего академического успеха — стипендии в оксфордском колледже Магдалины. Стипендия составляла 95 фунтов стерлингов в год и выплачивалась в течение четырех лет. В октябре он поселился в Оксфорде. Во время первых своих летних каникул он совершил путешествие по Италии, с которого и начинается отсчет его писем.

Милан

Четверг [и пятница, 24 и 25 июня 1875 г.]

Мне кажется, я расстался с тобой в последний раз, глядя на луну с площади св. Марка. С трудом оторвавшись, мы вернулись в гостиницу. Назавтра мы с утра отправились в гондоле в плавание по Большому каналу. По обе стороны — роскошные дворцы с широкими лестницами, спускающимися к самой воде, и повсюду кругом — высокие столбы для причаливания гондол с красочными родовыми гербами. Все вокруг изумительно живописно: желтые полосатые навесы над окнами, беломраморные своды и церкви, красные кирпичные звонницы, большие гондолы с грузом фруктов и овощей, направляющиеся к мосту Риальто, где находится рынок. Сделали остановку, чтобы осмотреть картинную галерею, помещающуюся, как обычно, в бывшем монастыре. Тициан и Тинторетто в расцвете творчества. Тициановское «Вознесение богоматери» безусловно лучшая картина в Италии. Посетили множество церквей, однако все они построены в экстравагантном «барочном» стиле: очень много металлических завитушек, полированного мрамора и мозаики, но, как правило, никакой художественной ценности. Помимо тицианов, в картинной галерее есть еще две великие картины: прекрасная «Мадонна» Беллини и «Богач и Лазарь» Бонифацио; на последней изображено единственное хорошенькое женское лицо, которое я видел в Италии.

День провел в гондолах и на рынках; вечером — большой оркестр и гулянье всех щеголей Венеции на площади св. Марка. Чуть ли не каждая женщина старше тридцати пудрит спереди волосы; большинство носит вуаль, но, как я заметил, шляпки теперь делают с очень высокой тульей и двумя венками: одним — под диадемой, а другим — вокруг тульи.

После замужества итальянки ужасно опускаются, но мальчики и девочки красивы. Среди замужних женщин типичны «Титьены» и некрасивые подобия «Требелли Беттини», дородные и с желтоватым цветом лица.

Утром завтракал на борту парохода «Барода», принадлежащего судоходной компании «Пенинсьюлар энд ориентал». Меня пригласил судовой врач, молодой дублинец по фамилии Фрейзер. В полдень отбыли в Падую. Поверь, красота архитектуры Венеции и ее колорит не поддаются описанию. Здесь византийское искусство встречается с итальянским — от Востока в этом городе не меньше, чем от Запада.

В Падую приехали в два часа. Посреди густого виноградника стоит капелла — великое творение Джотто; все фрески на стенах принадлежат его кисти; одна стена посвящена жизнеописанию девы Марии, другая — жизнеописанию Христа; потолок синий, с золотыми звездами и картинами в медальонах; на западной стене — большая фреска с изображением рая и ада; сюжет фрески подсказал ему Данте, которому, как говорит он сам, стали тяжелы ступени изгнанничества в Вероне Скалигеров [3] , и он перебрался к Джотто в Падую, где жил с ним в доме, сохранившемся до сих пор. О красоте и чистоте чувства, ясном прозрачном цвете, таком же ярком, как в тот день, когда Джотто писал это, и гармонии всего здания я просто не способен рассказать тебе. Он — первый среди художников. Мы больше часа провели внутри капеллы, преисполненные изумления, благоговения и, главное, любви к изображенным им сценам.

Падуя — город своеобразный, с красивыми колоннадами вдоль каждой улицы, с университетом, похожим на казарму, с одной-единственной прелестной церковью (св. Анастасии) и множеством унылых, а также с лучшим рестораном в Италии, где мы и пообедали.

В Милан прибыли под проливным дождем; вечером отправились в театр и посмотрели хороший балет.

Сегодня утром — Собор. Снаружи он очень перегружен башенками и статуями, чудовищно несоразмерными со всем зданием. Внутри же крайне величествен благодаря своим огромным размерам и гигантским колоннам, поддерживающим крышу; есть хорошее старинное цветное стекло и множество отвратительных современных витражей. Эти современные художники не понимают, что назначение витража в церкви — сконцентрировать и гармонизировать цвет; у хорошего старинного витража узор богат, как у турецкого ковра. Фигуры играют совершенно второстепенную роль и лишь служат для обозначения чувства художника. Витраж современного фрескового стиля вынужден sua natura [4] конкурировать с живописью и конечно же выглядит безвкусно и театрально.

Собор ужасно бездарен. Снаружи его архитектура уродлива и нехудожественна. Сверхтщательно отделанные детали понатыканы высоко наверху, где их невозможно разглядеть; все в нем отдает безвкусицей; впрочем, даже и бездарный, он производит впечатление чего-то монументального из-за громадной величины и архитектурной сложности.

Из Падуи — забыл рассказать тебе — мы в шесть часов приехали в Верону и даже посмотрели в старинном римском амфитеатре (таком же совершенном внутри, как в древнеримские времена) «Гамлета» — играли, разумеется, без души, — но ты не можешь представить себе, до чего романтично было сидеть дивным лунным вечером в древнем амфитеатре! Утром осматривали усыпальницы рода Скалигеров — прекрасные образцы пышной «пламенеющей» готики и художественного литья, а также чудесный рынок, весь заполненный огромнейшими зонтами — я таких никогда не видывал, прямо-таки молодые пальмы, — под которыми восседали торговцы фруктами. О нашем приезде в Милан я тебе рассказывал.