— Я хочу вам кое-что предложить, Онора.

Онора как раз подошла к роялю, собираясь, как и вчера вечером, что-нибудь сыграть мужу.

Вчера ее выбор пал на Шопена и Шуберта. Герцог внимательно слушал и, когда она закончила, попросил:

— А теперь сыграйте мне что-нибудь свое.

— Мне... мне как-то неловко играть после композиторов-классиков свои сочинения. Боюсь, они покажутся вам... дилетантскими.

— А по-моему, они расскажут мне о вас то, что вы стесняетесь рассказать сами, — неожиданно сказал герцог.

Онора с удивлением взглянула на него.

— Тогда этого тем более не стоит делать.

— Но почему? Я считал, что между нами не должно быть тайн.

— Есть вещи, которые... не следует знать никому.

— А вот я бы о них с удовольствием узнал.

— Почему?

Секунду поколебавшись, герцог ответил:

— Сыграйте мне, потом скажу.

— Ну теперь придется играть как можно осторожнее, чтобы своей игрой не сказать вам ничего лишнего, — улыбнулась Онора.

Герцог сидел и внимательно слушал, но Онора не стала играть долго.

— Я сегодня немного устала. Пожалуй, пойду спать.

— Да, конечно, — проговорил герцог каким-то отрешенным голосом.

Оноре показалось, что он думает о чем-то другом. Она постеснялась спросить, о чем именно, но мысли об этом не давали ей покоя еще вчера вечером.

Сегодня, услышав, что герцог собирается ей что-то предложить, Онора встала из-за рояля и, направившись к нему, сказала:

— Вы сегодня что-то очень серьезны.

— Так оно и есть, — отозвался герцог, глядя на жену.

Она была необыкновенно хороша собой, хотя и не осознавала этого. Платье из нежно-голубого шелка — цвета весеннего неба — было украшено не обычными розовыми розочками, а маленькими бутончиками белых полураспустившихся роз.

Герцогу пришло в голову, что и саму Онору можно сравнить с девственно-белой розой.

За эти несколько дней, проведенных вместе, герцог удостоверился в том, что понял еще в ночь после свадьбы — Онора не только юна и абсолютно неопытна, но и не умеет распознавать зло, хотя инстинктивно чувствует его.

Именно эта трогательная наивность вызывала в нем желание защитить ее от таких женщин, как Элин Лэнгстоун. Герцог хотел как можно осторожнее приоткрыть ей завесу над темными сторонами жизни, с которыми ей рано или поздно придется столкнуться.

Молчание затянулось, и Онора робким голоском переспросила:

— Так почему... вы так серьезны? Я что-нибудь не так... сделала?

— Ну что вы, конечно, нет, — ответил герцог и, взяв ее за руку, усадил рядом с собой на софу.

Почувствовав, как дрожь пробежала по ее телу, он еще крепче сжал ее пальцы.

— Мы были так счастливы, Онора, с тех пор, как приехали сюда, — заметил он. — И поэтому я предлагаю, если вы, конечно, не против, поехать куда-нибудь, где нас никто не смог бы побеспокоить.

Заметив на ее лице недоуменное выражение, он добавил:

— Боюсь, что, пока мы будем здесь, к нам то и дело будут наезжать с визитами.

Щеки Оноры окрасил слабый румянец, и, отвернувшись от герцога, она проговорила:

— Я слышала... сегодня вечером сюда приезжала тетя Элин, но... быстро уехала.

— Она привезла кое-какие свадебные подарки, и нам необходимо как можно скорее написать благодарственные письма дарителям, — бесстрастно проговорил герцог.

— А почему она... не захотела встретиться со мной?

— У нее не было времени.

— Как... я рада! — вырвалось у Оноры. Она немного помолчала и добавила: — Может быть, вы считаете, что мне не следовало этого говорить, но... я так счастлива здесь... что побоялась... как бы тетя не омрачила этого счастья.

— Поскольку и у меня нет никакого желания, чтобы она или кто-то другой это делал, — заметил герцог, — может быть, мы с вами, Онора, поедем в Шотландию?