Шрифт:
— Н-не исключено… Но ты-то никого ведь не шлепнул!
— Никого. Не могу! Калька ни разу ни на одного мужика даже не глянула! Куда она без меня? Но за это на том свете я буду вариться в походном котле. Знаешь, здоровый такой, на колесах? А черт мне будет по башке поварешкой лупить и приговаривать: «Варись, сапог, варись, трус поганый!»
— Д-допустим… Но у лейтенанта-то жена, скажем интеллигентно, на других смотрела, а он все равно никого в Кремле не шлепнул. Парадокс?
— Парадокс-с!
— А вообще, хоть один офицер хоть какого-нибудь самого завалящего демократа шлепнул?
— Не слышал.
— И я не слышал. Парадокс?
— Парадокс-с…
Потом они обнялись и пели:
Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат! Пусть солдаты немно-ого поспят!— А знаешь, Анатолич, как мы в райкоме эту песню переделывали?
— Как?
— А вот так:
Комары, комары, не тревожьте солдат, Пусть солдаты орлом посидят! А что война для комара, Ведь комару пожрать пора…— Вот так вы в своих райкомах страну орлом и просидели… — грустно молвил Анатолич. — Переделали!
— А вы в своих генштабах?
— И мы…
Утром, сдавая дежурство, они заплетающимися языками, перебивая друг друга, рассказали сменщикам о случившемся. Пока выпивали на дорожку, приехал хозяин: кто-то оперативно стукнул ему на пейджер. В ворота медленно вполз «крайслер». Как всегда, показалась сначала нога, потом живот и наконец — голова с усами. Хозяин был в ярко-красном кашемировом пиджаке и галстуке-бабочке. Сквозь затемненные стекла автомобиля просматривался женский силуэт. Судя по одежде и сыто-невыспавшемуся лицу, Шедеман Хосруевич прибыл прямо из ночного клуба.
— Зачем отпустил? — сурово спросил он.
— Отпустил и отпустил, — с необычной суровостью буркнул Анатолич.
Хозяин подозрительно понюхал воздух, оценил амплитуду покачивания подчиненных и потемнел:
— Пили?
— Пили, — с вызовом ответил Анатолич.
— Чуть-чуть, — уточнил Олег Трудович.
— Я тебя уволил, — сообщил Шедеман Хосруевич сначала почему-то Башмакову, а затем продолжил кадровую чистку: — И тебя… Я думал, ты, полковник, серьезный человек, а ты — пьяный ишак!
— Кто ишак? — Анатолич шагнул к хозяину.
В это время дверь машины распахнулась, и оттуда с томной неторопливостью явилась пышноволосая девица в облегающем платье из золотистого плюша. Впрочем, какая там девица! Кожа на ее немолодом уже лице была ухожена до лоснящейся ветхости, глаза ярко накрашены, а светлые волосы кудрились с неестественной регулярностью.
«Парик», — догадался Башмаков.
— Шедеман, — она топнула ногой, обутой в черный замшевый ботфорт, — хватит, поехали!
Если бы не голос, Олег Трудович так, наверное, никогда бы и не узнал в этой Шедемановой подруге Оксану — свою первую, «недолетную» любовь. Они встретились взглядами. Да, это были те же глаза — светло-голубые, но только уже не лучистые, а словно бы выцветшие. Оксана равнодушно скользнула взглядом по Башмакову, не узнавая, передернула плечами и повторила:
— Поехали домой! Я хочу спать, я устала…
— Поехали. — Шедеман Хосруевич покорно стал затрамбовываться в машину и, багровея от неравной борьбы с животом, прохрипел: — Больше я вас здесь не видел!
— Да пошел ты, чурка долбаный! — ответил Анатолич.
Машина уехала.
— Не узнала! — облегченно вздохнул Башмаков.
Они отправились домой, прихватив по пути еще бутылку. Русский человек последователен — он должен напиться до ненависти к водке.
— При советской власти хрен бы ты водку в восемь утра купил! — высказался Анатолич, оглаживая поллитру.
— Это точно. А жить было все-таки веселее! Парадокс?
— Парадокс-с. Идем ко мне!
— А Калька ругаться не будет?
— Нет, не будет.
— Парадокс?
— Никакого парадокса. мы войдем тихонько, она и не проснется.
Дверь Анатолич открывал старательно тихо, пришептывая:
— Без шума, без пыли слона схоронили…
Калерия, в длинном черном халате с усатыми китайскими драконами, встречала их на пороге.
— Ого! — сказала она, оценивая состояние мужа. — С горя или с радости?
— С горя. Нас уволили, — сообщил Башмаков.
— Понятно. Спать будете или допивать?
— Честно? — Анатолич посмотрел на жену долгим, любящим взглядом.