Шрифт:
Джедай вынул из нагрудного кармана конверт. Судя по залохматившимся краям, письмо было приготовлено давно.
— Ты понимаешь, я даже не знаю, где она теперь, — осторожно предупредил Башмаков.
— Найди! Это не ей. Это Андрону… когда вырастет.
От костра донесся шум и хохот. Из выкриков можно было понять, что там издевательски решается судьба Ельцина после победы. Смех вызвало предложение выдавить из гаранта весь накопившийся в организме алкоголь…
— Так он же с дерьмом вперемешку будет! — заметил кто-то басом.
— Вот и хорошо! Напоить этим Шумейку с Гайдаром!
— Бедные идиоты, — усмехнулся Джедай.
— Если что, — предложил Башмаков, — давай к нам! Мы спрячем! Хочешь — на даче. Там, кроме тещи, никого нет.
— Стоит домик-то у соседей?
— Стоит.
— Вот видишь, дом я выстроил! Не себе… Сына родил! Не себе… Осталось дерево посадить. Для других. Ну, прощай, Олег Трудович! Иди! И никому не говори, что меня видел… Хотя подожди…
Джедай направился к палатке, из которой торчали ноги, обутые в десантные ботинки. Нагнулся, пошерудил внутри и вынул гитару.
— Эй, ребята, — крикнули у костра, — Андрей петь будет!
— Отпелся, — отрезал Каракозин.
Воротившись, он протянул гитару Башмакову:
— Это тебе! На память обо мне.
— Подожди, но ведь Руцкой говорит, что армия…
— Руцкой? Профессия у них такая — говорить… Башмаков взял гитару и заметил большое черное пятно на том месте, где была витиеватая подпись барда Окоемова.
— Тоже сволочь, — объяснил Джедай. — Сказал по телевизору, что всех нас надо давить, как клопов. Слышал?
— Слышал.
Окоемов действительно выступал по телевизору и жаловался, как в 76-м году его не пустили на гастроли во Францию, а потом еще вдобавок отменили концерт в Доме детей железнодорожников и, наконец, к пятидесятилетию вместо ордена «Дружбы народов» дали унизительный «Знак почета». Из этого следовал довольно странный вывод: неуступчивый парламент нужно разгромить, а красно-коричневую заразу — выжечь каленым железом. Раз и навсегда. В заключение ведущий попросил Окоемова что-нибудь спеть, и тот задребезжал своим знаменитым тенорком:
Апельсиновый лес весь в вечерней росе, И седой мотылек в твоей черной косе…— Нет, не возьму. — Башмаков вернул гитару Джедаю. — Даже не думай об этом! Придешь к нам в гости. Споем…
— Хорошо. Сформулируем по-другому: отдаю тебе гитару на ответственное хранение. Когда все кончится — заберу. Договорились?
— Договорились.
— Прощай!
— Прощай.
Они обнялись. От Джедая пахнуло стойбищным мужеством. И только звякнув о костистую каракозинскую спину бутылками, Башмаков сообразил, что чуть не забыл вручить другу старательно собранную Катей посылку.
— Тебе!
— Спасибо! — Каракозин взял авоську и принюхался. — Котлетками пахнет!
Это были последние слова Джедая.
На «Баррикадной» Олега Трудовича все-таки остановил патруль. Трое здоровенных парней в камуфляже. У каждого на плече висел укороченный десантный автомат, а у пояса торчал штык-нож. Омоновцы, явно переброшенные в забузившую столицу издалека, говорили с немосковской напевностью.
— Документы! Приезжий?
— Я москвич, — возразил Башмаков, протягивая предусмотрительно взятый с собой паспорт.
— Откуда идешь, москвич? — неприязненно спросил омоновец, видимо, старший по званию, листая документ и сверяя испуганное лицо задержанного с паспортной фотографией.
— С дня рождения, — струхнул Олег Трудович. — Видите, я с гитарой…
— Точно с дня рождения? — старший посмотрел на него стальными глазами и поморщился, как от неприятного запаха.
— Точно.
— Дай гитару! Старший на всякий случай встряхнул инструмент. Другой обхлопал Башмакова от плеч до щиколоток, как это всегда делал дотошный немецкий патруль в советских фильмах про партизан и подпольщиков. Третий при этом остался чуть в стороне. Он стоял, широко расставив ноги и следя за каждым движением Башмакова чутким автоматным стволом.
— Ладно, пусть идет, — громко сказал старший, — этот не оттуда. Сразу видно… Башмакову вернули паспорт, гитару и обидно подтолкнули в спину. Из-за презрительного толчка и унизительных слов «этот не оттуда» Олег Трудович страшно обиделся и всю обратную дорогу воображал, как возвратится туда, к «Белому дому», найдет Джедая и объявит:
«Я с тобой!»
«Ну, — скажет Каракозин, — если уж ты, Олег Тихосапович, решился, значит, утром весь народ поднимется! Ты в армии-то у нас кем был?»