И вот, отмахнувшись от выступления во 2-м МГУ, Маяковский засел вечером 11 апреля за покер вместе с Асеевым, Полонской, Яншиным и Львом Александровичем Гринкругом [81] , своим человеком в доме Бриков и Маяковского.

Маяковский часто цитировал чужие стихи. Какую-нибудь привязавшуюся строчку мог твердить с утра до вечера. В последние дни он без конца повторял реплику Отелло:

— Я всё отдам за верность Дездемоны.

Возможно, весь вечер прошел под этот интонируемый на все лады возглас безумного ревнивца.

Проигравшись дотла, Маяковский спросил:

— Ну, кто мне теперь на базар трёшку одолжит?

Асеев, включившись в игру, протянул деньги.

Удачливые гости захватили с собой карточную колоду и, дурачась, оставляли на память Маяковскому по карте на каждой ступеньке лестницы.

Так вспоминал этот день Асеев. Полонской же запомнилась бурная сцена с Маяковским:

«Я почувствовала, что наши отношения дошли до предела. Я просила его оставить меня, и мы на этом расстались во взаимной вражде.

Это было 11 апреля».

Утром 12-го после проигрыша, не вставая с постели, Маяковский пишет предсмертное письмо. За этим занятием застает его П. И. Лавут. Ни о чем не подозревая, он уговаривает Маяковского выступить перед студентами взамен сорванного накануне вечера. Маяковский решительно отказывается, ссылаясь на болезнь, но затем предлагает Лавуту созвониться на следующий день.

Лавут уходит. Маяковский встает и звонит Асееву. Просит его сегодня же собрать вчерашнюю карточную компанию для отыгрыша. Асеев набирает номер МХАТа, просит подозвать Яншина. Тот на репетиции. Через полчаса перезванивает. Яншин уже ушел. Где его искать, неизвестно. К удивлению Асеева, Маяковский спокойно выслушивает его. В одиннадцать часов он звонит Полонской, обещает заехать и отвезти ее в театр на утренний спектакль. Она одевается и выходит во двор. Маяковский, с предсмертным письмом в кармане, уже ждет ее у ворот дома. У самого театра Маяковский вдруг говорит, что ему нужно заехать домой. Что за надобность, непонятно. Едут вместе. Вполне возможно, он рвется поскорее свести счеты с жизнью. Но что-то ему мешает. Может быть, нетерпеливость Вероники Витольдовны. Ведь ей вот-вот выходить на сцену. В комнате на Лубянке они пробыли всего несколько минут. Маяковский взял носовой платок. Вернулись к театру. Высадив Полонскую, Маяковский едет на улицу Воровского, в Клуб писателей, обсуждать проект закона об авторском праве. Там его последний раз видел Виктор Шкловский [82] :

«Сидел, разговаривал с Львом Никулиным [83] о Париже.

Прошел один рапповец, другой прошел. Были они с портфелями. Шли разговаривать о своих рапповских делах. Маяковского шли перевоспитывать. Пошел Владимир, задержался на минутку. Заговорил. Начал хвалить бытовые коммуны, которым раньше не верил. Убедили, значит.

Говорил устало о коробке, в которую все кладут деньги, берут столько, сколько им надо. Никулин ответил шуткой. Маяковский не стал спорить, улыбнулся и вошел за раппами в дверь».

Лев Вениаминович Никулин запомнил, что Маяковский разговаривал с молодым драматургом, чья инсценировка шла на Малой сцене Художественного театра, спрашивал, доволен ли он спектаклем, имела ли пьеса успех. Это было ему важно, потому что его собственная пьеса «Баня» провалилась у Мейерхольда.

«Потом наступило молчание, — вспоминал Никулин, — и, чтобы прервать его, я спросил у Владимира Владимировича, доволен ли он „Рено“, своим маленьким автомобилем, который привез из Парижа. Помню, он мне хвалил эту примитивную, по нашим нынешним понятиям, машинку за прочность и удобство; в ту пору у нас не было даже „газиков“. Мне казалось, что Маяковский откликнется, что разговор его заинтересует и он рассеется, он всегда любил поговорить о технике. Он посмотрел на меня чуть удивленным взглядом, промолчал, затем простился и ушел».

Обсудив закон об авторских правах с писателями, Маяковский следом на заседании в Совнаркоме отстаивает его.

Затем едет не в Гендриков, а опять на Лубянку. Возможно, чтобы быть на людях и поближе к Полонской, у которой в полдень начался спектакль. Дозванивается до нее в антракте, жалуется, что без нее всё для него теряет смысл. Добавляет:

— Да, Нора, я упомянул вас в письме к правительству, так как считаю вас своей семьей. Вы не будете протестовать против этого?

Она не протестует и даже не догадывается, о чем речь. Обещает приехать к нему после спектакля. Он хватает первый попавшийся под руку лист бумаги — попалось письмо на бланке Центрального управления госцирками — и на обороте лихорадочно набрасывает по пунктам план разговора с ней.

Охлаждение к нему Маяковский объясняет тем, что Полонская увлеклась другим. И точно так же, как она обманывала Яншина с Маяковским, теперь обманывает Маяковского с этим счастливчиком. Он легко вычисляется — это еще один артист МХАТа Борис Ливанов [84] , режиссер-ассистент и художник того самого спектакля, в котором у Полонской главная роль. На вечеринке у Маяковского они, раздражая его, сидят и воркуют вдвоем. И вдруг Маяковский узнаёт, что они, втайне от него, вместе ходили в кино. Что ему теперь остается, кроме как предъявить в оправдание своего преследования Полонской — связь с ней: «Я не смешон при условии знания наших отношений».

Ему кажется, что он способен без ущерба перенести разрыв: «Я не кончу жизнь, не доставлю такого удовольствия Художественному театру». За Художественным театром здесь, конечно, стоят не только Полонская и Яншин, но и Ливанов, который уже на правах соперника в дружеских компаниях задирает Маяковского. Заметим, что Маяковский очередной раз, обманывая себя, открещивается от самоубийства.

На бумаге Маяковский гораздо решительнее, чем на деле. Последним, 16-м пунктом он записал: «Расстаться сию же секунду или знать, что делается».