У нас не было никакой причины и дальше околачиваться на площади Оперы. Квартал оцепили. Вскоре он кишел полицейскими всех видов. Здесь было слишком много людей, с которыми я не желал бы встречаться. Я взял Мари-Лу под ручку и увлек ее на другую сторону бульвара Жана Баллера, на площадь Тиаре. К Марио. Тарелка модзареллы и помидоры с каперсами, анчоусами и маслинами. Спагетти с петушками[17]. Тирамису. Все это мы запивали бандольским вином из виноградника в Пибарноне.

Мы говорили обо всем и не о чем. Она больше, чем я. Говорила томно. Не связывая свои слова, так, как будто она чистила персик. Я слушал ее, но одними глазами, увлеченный ее улыбкой, рисунком ее губ, ямочками на щеках, поразительной изменчивостью ее лица. Смотреть на нее и чувствовать, как ее колено прижимается к моему — не позволяло ни о чем думать.

— Какой концерт? — спросил я наконец.

— Ты что, с луны свалился? Концерт в «Залежи». С «Massilia».

«Залежь» — это бывшая табачная фабрика. Сто двадцать тысяч квадратных метров помещения за вокзалом Сен-Шарль. Все это было похоже на «норы» берлинских артистов и на PSI в нью-йоркском районе Квин. В «Залежи» обосновались модные ателье, репетиционные студии, газета «Taktik», радиостанция «Лягушка», ресторан, концертный зал.

— Нас было пять тысяч! Потрясно! Эти парни умеют завести!

— А ты понимаешь провансальский?

Половина песен «Massilia» была на местном наречии. На «морском» провансальском. На марсельском французском, как они говорят в Париже.

— Тебе-то что за дело. Понимаешь или нет. Мы каторжники, не придурки. Лишь это и надо понимать.

Она смотрела на меня с любопытством. Наверное, я и был придурок. Я все больше и больше отрывался от реальной действительности. Я проходил по Марселю, но уже не видя ничего вокруг себя. Я теперь знал только его скрытую жестокость и его явный расизм. Я забывал, что жизнь не сводится лишь к этому. Что в этом городе, в конце концов, людям нравилось жить, предаваться радостям. Что каждый день счастье было свежей мыслью, даже если на исходе ночи оно заканчивалось грубой проверкой личности.

Мы кончили ужинать, добили бутылку бандольского и выпили два кофе.

— Пойдем немного посмотрим?

Это было общепринятое выражение. «Посмотреть» означало найти хороший план действий на ночь. Я предоставил ей право быть моим гидом. Мы начали с бара «Троллейбус» на набережной Рив-Нёв. Святилища, о существовании которого я вообще не знал. Это вызвало у Мари-Лу улыбку.

— Но, все-таки, что ты делаешь по ночам?

— Я ловлю дорад.

Она расхохоталась. В Марселе «дорада» означает и красивая девушка. Бывший арсенал галер начинался коридором с телеэкранами. В конце, под сводами, залы, где звучали рэп, техно, рок, регги. Для начала текила, а для утоления жажды — регги. Сколько же времени я не танцевал? Век. Тысячу лет. Мы переходили из бара в бар. Каждый час «Passeport», «Maybe blues», «P^ele-M^ele». И, неизменно, как в Испании, шли в другое место.

Мы причалили в «Почему?» на улице Фортиа. Антильское заведение. Придя туда, мы уже были крепко поддатые. Лишний повод, чтобы продолжить. Текила. И сальса! Наши тела сразу поняли друг друга. Слились в одно.

Танцевать сальсу меня научила Зина. Полгода она была моей подружкой, пока я не ушел в армию. Потом я снова встретил ее в Париже, куда я получил мое первое назначение как полицейский. Мы проводили ночи то в «Часовне» на улице Ломбар, то в «Остановке» на улице Месье-ле-Прэнс. Мне было приятно встречаться с Зиной. Ей было плевать на то, что я полицейский. Мы стали закадычными друзьями. Она регулярно поставляла мне информацию «снизу», о Маню, о Лоле. Несколько раз об Уго, когда он давал о себе знать.

В моих объятиях Мари-Лу становилась все более и более легкой. С потом выделялись пряные ароматы ее тела. Запахи мускуса, корицы, перца. И базилика, как у Лолы. Я любил остро пахнущие тела. Чем больше возбуждался мой член, тем сильнее я чувствовал, как об него трется ее крепкий живот. Мы понимали, что в конце концов окажемся в постели, и хотели, чтобы это произошло как можно позже, когда желание станет нестерпимым. Потому что после этого реальность снова настигнет нас. Я стану легавым, она проституткой.

Я проснулся около шести часов. Смуглая спина Мари-Лу напоминала мне о Лоле. Я выпил полбутылки воды «бадуа», оделся и ушел. На улице на меня обрушилось «оно». Эти мысли меня не отпускали. Снова это чувство неудовлетворения, которое преследовало меня с тех пор, как ушла Роза. Я любил женщин, с которыми жил. Всех. И любил их страстно. Они тоже любили меня. Но, конечно, с большим чувством реальности. Они отдавали мне время своей жизни. Время — это самое главное в жизни женщины. Для них оно абсолютно. Для мужчины — относительно. Да, они отдавали мне время, много времени. А что я мог им предложить. Нежность. Наслаждение. Сиюминутное счастье. В этих «сферах» я был неплох. А потом что?

Именно после физической любви у меня все и разваливалось. Когда я больше не мог отдавать, когда я больше не умел получать. После любви я вновь переходил на другую сторону моей границы. На ту территорию, где у меня были свои правила, свои законы, свои шифры. Дурацкие навязчивые идеи. Территория, где я гублю себя, где я гублю тех, кто рискует туда зайти.

Я мог бы завести туда и Лейлу. В эти пустыни. Грусть, злость, крики, слезы, презрение — вот все, что мы обрели бы в конце пути. А меня не было бы. Беглеца. Труса. С этим моим страхом возвращаться на границу и посмотреть, как там дела, по другую сторону. Может быть, так происходило потому, что я не любил жизнь, как однажды вечером мне сказала Роза.