— Ничего, комбат, личный состав тоже пополним. — Фокин посмотрел на свои большие, довоенные «кировские» часы. — Одиннадцать часов пятнадцать минут. Давай-ка ещё прикинем, чтобы не упустить чего, и топай к Левину, согласовывайся с ним. С удовольствием присоединился бы он к твоей батарее, но, сам понимаешь, нельзя…

Когда всё было готово и батарея ждала команды двигаться, Комеков сказал Рожковскому:

— Порядок пока обычный — я на первой машине, ты замыкающим. А в посёлке смотри по обстановке. Там, может, каждому расчёту придётся самостоятельно задачу решать, но за тобой, как всегда, третье и четвёртое орудие.

— Пустил бы ты, что ли, меня вперёд, комбат, — безнадёжно попросил Рожковский. — Тоска зелёная в замыкающих свою прыть показывать.

Комеков хотел строго оборвать его за не относящиеся к делу разговорчики, но сдержался. Ему стало как-то не по себе, когда он словно впервые увидел серое, усталое лицо лейтенанта, белые от обильной седины волосы и понуро опущенные плечи с мятыми погонами. А ведь он мог бы уже носить полковничьи погоны. Как должно быть скверно на душе этого немолодого лейтенанта, потерявшего всё — дом, семью, воинскую удачу. Он безразличен к себе, равнодушно воспринимает и похвалу и выговор, но, может быть, за всем этим кроется не равнодушие, а отчаяние человека, не видящего выхода из положения?

— Не обижайся, Рожковский, — сказал капитан негромко, — не могу я пустить тебя вперёд, не по правилам это, не по уставу.

Он лишь криво усмехнулся.

— Нет правил без исключений, но исключения не нарушают правил, говорил ещё старик Сенека. Я тебя понимаю, комбат, и не обижаюсь, но понимает ли воробей, каково на душе у аиста, как говорил старик Гёте.

— Понимает! — с вызовом ответил капитан, подавляя раздражение, которое стремилось вытеснить сочувствие к лейтенанту. — И «воробей» тебя понимает, Василий Сергеевич, и «орлы» понимают! Не надо только считать, что если арба опрокинулась на случайном камне, то это устои мира рухнули!

— У каждого свои устои, свой мир… Ладно, капитан, будем считать, что поговорили, — Рожковский махнул рукой и пошёл к своей машине.

Не получилось разговора, подумал Комеков. не зная, на кого досадовать — то ли на себя, то ли на Рожковского. Но тут подошёл комсорг Пашин и попросил разрешения обратиться.

— Чего тебе? — спросил капитан.

— 3-задание у нас очень о-ответственное… — начал Пашин.

— Ну и что?

— Времени не б-было, товарищ капитан, для специальной беседы, но я п-поговорил с ребятами на ходу. И комсомольцы и все мы… с-словом, за нас можете быть уверены, не подведём!

— Спасибо, Пашин, — поблагодарил капитан, — я знаю, что вы не подведёте. Спасибо.

Машины батареи медленно подтянулись к краю лесопарка и остановились в ожидании сигнала — белой и зелёной ракет. Рожковский почему-то в кабину не сел, а пристроился в кузове, среди бойцов. Оригинальничает, подумал Комеков, продолжает в обиженного играть. Но спустя несколько минут и сам перебрался в кузов — оттуда был лучше обзор, легче ждать сигнала.

На переднем крае началась перестрелка, и почти тотчас с позиций второго эшелона ударили стопятидесятидвухмиллиметровые пушки-гаубицы, а чуть погодя заиграли «Катюши» и воющий огненный шквал забушевал на линии немецкой обороны. Потом медленно всплыли вверх белая и зелёная хвостатые звёзды, и Комеков подал команду: «Вперёд!».

Возбуждение близкого боя передалось бойцам. Они жаждали встретиться лицом к лицу с врагом, хотели не ждать, а действовать. Но видимость действия создавало только стремительное движение машин, которые, урча железными глотками могучих моторов, виляя на поворотах хвостами прицепленных пушек, мчались всё дальше и дальше, в сторону от шума сражения. Они промчались мимо каких-то длинных дымящихся развалин, из-под которых вкривь и вкось торчали стволы орудий без дульных тормозов, и даже мимолётного взгляда было достаточно, чтобы понять: здесь точным прицельным огнём реактивных снарядов была накрыта вражеская батарея, контролировавшая дорогу.

Комеков остановил колонну, сверился с картой и стал высматривать округу в бинокль: где-то здесь его могли ожидать автоматчики Левина. Но их не было. Зато неожиданно совсем рядом в лесу проскрипел миномёт и гулкие частые фонтаны взрывов выросли прямо на ходу движения колонны. Между деревьями замелькали фигуры гитлеровцев, залаяли «шмайссеры», запели в воздухе их тупые девятимиллиметровые пули.

— Орудия к бою! — скомандовал Комеков, оглянулся и увидел, что Рожковский опередил его: четвёртый расчёт уже разворачивал отцепленную пушку.

Молодец, подумал комбат, не теряется. Вот только третий расчёт не подвёл бы. Но и там всё было в порядке.

— Осколочный… за-заряжай! — слышался голос Пашина.

Опять застрекотал в лесу миномёт — гитлеровцы торопились накрыть огнём колонну. Но тут ударили пушки Комекова, круша деревья и вражескую засаду. Больше миномёт не стрелял, фашисты, пригибаясь, прячась за деревьями, разбегались в разные стороны.

Всё было кончено в считанные минуты. Капитан велел прекратить огонь и быстрее прицеплять пушки. Любая задержка была сейчас неоправданной, тем более что левинских автоматчиков здесь наверняка нет, так как судя по всему, действовал второй вариант, который они предусмотрели.