— Ой, только не прыгайте, мистер Крук, — воскликнула девушка в тревоге, — здесь очень высоко!

Человек, оседлавший забор, точно крылатого коня, был молод, долговяз и угловат; темные волосы торчали как щетка, а умное и тонкое лицо было бледным и даже как-то не по-английски бескровным. Бледность его особенно подчеркивал красный, вызывающе яркий галстук — единственная явно обдуманная деталь его костюма; быть может, это был символ. Он не внял мольбе девушки и, рискуя переломать себе ноги, спрыгнул на землю с легкостью кузнечика.

— По-моему, судьба готовила меня во взломщики, — спокойно объявил он. — И я, без сомнения, стал бы взломщиком, если бы не жил по соседству с вами. Впрочем, не вижу ничего дурного в этой профессии.

— Как вы можете так говорить? — с укором воскликнула девушка.

— Что ж, — сказал он, — если ты родился по ту сторону стены, самое правильное — просто перескочить через нее.

— Вот уж никогда не знаешь, что вы скажете или сделаете! — сказала она.

— Я и сам частенько не знаю, — ответил мистер Крук. — Во всяком случае, сейчас я с той стороны, где мне и следует находиться.

— А где, по-вашему, вам следует находиться? — с улыбкой спросила девушка.

— Там, где вы, — сказал юноша, по фамилии Крук. Гуляя по лавровой аллее, они услышали троекратный автомобильный гудок: элегантный автомобиль светло-зеленого цвета, словно птица, подлетел к подъезду и остановился, вздрагивая.

— Ого, — сказал молодой человек в красном галстуке, — вот уж кто родился там, где надо! Я не знал, мисс Адамс, что вас посещает столь современный Санта Клаус.

— Это мой крестный отец, сэр Леопольд Фишер. Он всегда приезжает к нам на рождество. — Руби Адамс помолчала и прибавила не слишком пылко: — Он очень добрый.

Журналист Джон Крук был наслышан о крупном дельце из Сити, сэре Леопольде Фишере, и не по его вине крупный делец не был наслышан о нем, неоднократно и весьма непримиримо громившем сэра Леопольда на страницах «Клариона» и «Нового века». Впрочем, сейчас Крук не говорил ни слова и мрачно наблюдал за разгрузкой автомобиля, а это была длительная процедура. Сначала открылась передняя дверца — и из машины вылез высокий проворный шофер в зеленом, затем открылась задняя дверца — и из машины вылез низенький проворный слуга в сером; затем они вдвоем извлекли сэра Леопольда и, взгромоздив его на крыльцо, стали распаковывать, словно ценный, тщательно увязанный узел. Под пледами, которых хватило бы на целый магазин, под шкурами всех лесных зверей и шарфами всех цветов радуги обнаружилось наконец нечто напоминающее человека и оказавшееся довольно приятным, хотя и смахивающим на иностранца стариком с седой козлиной бородкой и сияющей улыбкой, который тут же принялся потирать руки в огромных меховых рукавицах.

Но еще задолго до конца процедуры двери дома отворились, и на крыльцо вышел полковник Адамс (отец молодой леди в шубке), чтобы встретить важного гостя. То был высокий, смуглый и очень молчаливый человек в красном, похожем на феску колпаке, придававшем ему сходство с английским сардаром или египетским пашой. Вместе с ним вышел его шурин, молодой фермер, недавно приехавший из Канады, — крупный и шумливый мужчина со светлой бородкой, по имени Джеймс Блаунт. Их обоих сопровождала еще одна, более скромная личность — католический священник соседнего прихода. Покойная жена полковника была католичкой, и дети, как принято в таких случаях, воспитывались в католичестве. Священник этот был ничем не примечателен, даже фамилию носил заурядную — Браун. Однако полковник находил его общество приятным и часто приглашал его.

В просторном холле было довольно места даже для сэра Леопольда и его многочисленных оболочек. Холл этот был непомерно велик для такого дома; в одном его конце находилась наружная дверь, а в другом — лестница на второй этаж. Здесь, перед камином, над которым висела шпага полковника, церемония завершилась — нового гостя раскутали и представили ему всех присутствующих, в том числе и мрачного Крука. Однако почтенный финансист все еще продолжал сражаться со своим безукоризненно сшитым одеянием. Он долго рылся во внутреннем кармане фрака и наконец, весь светясь от удовольствия, извлек оттуда черный овальный футляр, хранивший, как он пояснил, рождественский подарок для его крестницы. С откровенным и потому обезоруживающим тщеславием он высоко поднял футляр, чтобы все могли видеть, затем слегка нажал пружину — крышка откинулась, и все замерли: фонтан слепящего света брызнул перед ними. На оранжевом бархате, в углублении, словно три яйца в гнезде, лежали три чистых сверкающих бриллианта, и казалось, даже воздух загорелся от их огня. Фишер расплылся в покровительственной улыбке, упоенный изумлением и восторгом крестницы, немногословной благодарностью полковника и удивленными возгласами прочих.

— Пока что я положу их обратно, милочка, — сказал он, засовывая футляр в задний карман фрака. — Мне пришлось вести себя очень осторожно, когда я ехал сюда. Имейте в виду, что это — три знаменитых африканских бриллианта, которые прозвали «летучими звездами», потому что их уже не раз похищали. Все крупные преступники охотятся за ними, но и простые люди на улице и в пивной, разумеется, не отказались бы от них. У меня могли украсть их по дороге. Вполне могли!

— Я бы сказал, что это естественно, — сердито заметил молодой человек в красном галстуке. — И я ничуть бы не винил воров. Когда люди просят хлеба, а вы не даете им даже камня, я думаю, они имеют право сами взять камень.

— Не смейте так говорить! — с забавной запальчивостью воскликнула девушка. — Вы говорите так только с тех пор, как стали этим ужасным… ну, как это называется?.. Как называют человека, который готов обниматься с трубочистом?

— Святой, — сказал отец Браун.

— Я полагаю, — возразил сэр Леопольд со снисходительной усмешкой, — что Руби имеет в виду социалистов.

— Радикал отнюдь не занимается извлечением корней, — заметил Крук с некоторым нетерпением, — а консерватор не консервирует фрукты. Смею вас уверить, социалисты только рифмуются с трубочистами. Социалист хочет, чтобы все трубы были прочищены и чтобы всем трубочистам платили за работу.