— Нам нужно все или ничего! Гнать в шею депутатов! Иначе те из прежних, кто останется, будут портить новых!

— Проклятые интриганы из Конвента! Народное счастье их нисколько не заботит!

— Они думают только о своих интересах!

— Хотят и дальше всем распоряжаться!

— Пусть уходят!

— При королевской власти мы были бы счастливее!

— На то и первичные собрания, чтобы установления менять!

Подобная какофония могла длиться часами, только обостряя всеобщее неутихающее возбуждение. Аббат Броттье, сварливый бородач, глава парижского Монархического агентства, видя, что пресловутый декрет закрывает для его партии врата власти, сразу же принялся подстрекать к мятежу. Он сочинил лозунг, которому много рукоплескали: «Короля или хлеба!» Молодые люди, болтаясь по Пале-Роялю, выкрикивали его в уши равнодушным, которых куда больше занимали игра, девицы или попойки. «Кафе де Шартр» вновь открылось, и мюскадены возвратились к своим былым привычкам, хотя полицейские осведомители послеживали за ними. Что до спекулянтов, они и не прекращали в тени каштанов и под галереями предлагать покупателям золото, стенные часы, ткани или муку, только теперь они разбились на маленькие, весьма подвижные группы, чтобы проще было избегать наскоков гвардии.

Читая официальные воззвания, вывешенные на колоннах аркад, банда мюскаденов негодовала.

— Как это?! — говорил Дюссо, свинцовым наконечником трости обдирая приклеенную бумагу. — Еще чего! Чтобы две тысячи коммун признали декрет о Двух Третях? Враки!

— Мы только что узнали, что Страсбург его отверг! — проворчал Давенн.

— Конвент лжет, потому что напуган, — заметил Сент-Обен.

— Пойдем вздуем какого-нибудь депутата, — предложил мюскаден в жилете с цветочками.

— С кого начнем?

— Они там все плуты, но есть среди них из мошенников мошенники.

— Кого вы имеете в виду?

— Этого вонючку Тальена.

— Брависсимо!

— Так поспешим к нему.

— Вы знаете, где он обитает?

— Улица Перль, у своего отца-консьержа!

— Придушим душителя из Киберона!

Распевая, они врезались в толпу, заполняющую парк, но чуть только оказались на улице, зашагали, стараясь не шуметь. Так и дошли до дома Тальена.

— Это здесь, номер десять.

— А на каком этаже?

— Увы, не знаю.

— Вот досада!

— Почему? Здесь всего четыре этажа и девять окон. Если мы расколотим их все, тем самым и его окно будет разбито.

— А чем?

— Вот этим.

Было уже темно, однако Дюссо разглядел груду камней, отвалившихся от ветшающей стенки. Они подобрали по два камня каждый и запустили в оконные стекла. Звон осколков огласил улицу.

— Это тебе, убийца!

Толстый гражданин появился в разбитом окне, к которому только что подошел, чтобы его открыть. Рана у него на лбу кровоточила. Отряд гренадеров Конвента, бродивших в окрестностях Пале-Рояля, заслышав шум, устремился на улицу Перль. Заметив хулиганов, бьющих окна, капрал вытащил саблю, а своих людей выстроил так, чтобы они перегородили мостовую по всей ее ширине. Ощетинившись штыками, гренадеры изготовились дать залп, но тут мюскаден в жилете с цветочками достал из-за пояса пистолет и, вытянув руку в направлении военных, вслепую выстрелил. Один из гренадеров, получив пулю в плечо, выронил ружье. А мюскадены пустились наутек, пользуясь минутным замешательством противника.

Три всадника в черных плащах скакали по улице Фобур-Сент-Антуан. Проехали мимо пивной «У Гортензии», не удостоив ее взглядом, а между тем заведение принадлежало ветерану Революции Сантерру, все якобинцы квартала собирались там. Чуть подальше всадники, наклонив головы, свернули в низенький крытый вход, пересекли дворик, въехали в следующий проход и, наконец, оказались у заднего фасада обшарпанного здания. Баррас и Буонапарте сошли со лошадей, оставив их на попечении третьего спутника, а сами нырнули в грязноватую прихожую. Баррас открыл флакончик духов и вдыхал их аромат, он плохо переносил запах плесени, селитры и жирного супа.

— Он живет под самой крышей.

Они поднялись на шестой этаж по крутой скрипучей лестнице. Когда добрались до самого верха, Баррас постучал рукояткой трости по дощатой двери — стук был условным. Изнутри послышалось ворчание, и им открыла женщина в шлепанцах. Она была до ужаса тщедушна и неприглядна. Два рыжих карапуза, таких же уродливых, как их родительница, болезненных, с воспаленными глазами, цеплялись за ее юбки.

— Гражданин занят, работает.

— Мы хотим видеть его без промедления.

— Он у свиней.

Пришлось снова идти по лестнице. Старший из детишек-альбиносов провел их на грязный задний двор, служивший свинарником. Жозеф Фуше откармливал на убой своих хрюшек. Сей священник-расстрига, некогда представитель дипломатической миссии, копался в корыте, наполненном всевозможными кореньями и очистками. Он вздрогнул, опасливо вскинулся — знал, что найдется немало желающих отнять у него жизнь: некогда он, не ведая жалости, развернул репрессии в Лионе. Тысячу шестьсот подозрительных расстреляли из пушки на равнине Бротто, поскольку гильотина на площади Белькур работала слишком медленно. При виде Барраса Фуше овладел собой, хотя не сумел скрыть, что руки у него трясутся. Репутация этого человека была ведома Буонапарте, но он никогда его не видел, не мог даже вообразить, что Фуше столь тщедушен и невзрачен. Это был недоносок с запавшими щеками, скуластый, с мутно-серыми полуприщуренными глазами и сальными рыжими патлами, похожими на веревки. Фуше обтер руки о передник: