— У меня нет шали, мсье, а ваша рука, она ведь там, ниже, щупает у меня под юбками.

— Ты ничего не смыслишь в литературе!

— Литература? А что это такое?

— Да вот это же самое! «Дева веселой жизни», издание тысяча семьсот пятьдесят первого года, перевод с английского.

— Англичане, они ж для нас…

— Ступай! Займись своими обязанностями!

Кристин поспешно оправила юбки и убежала в кладовку.

— Идиотка! — проворчал Делормель.

Сент-Обен кашлянул. Депутат обернулся:

— Ты? Ты что же, был здесь?

— Господин Делормель, вы должны дать мне объяснения.

— Если это все, что я тебе должен, идет. Этот товар не слишком дорог. Я тебя слушаю.

Народный представитель встал и, взяв кочергу и лопатку, поправил соскользнувшее полено. Затоптал ногами в домашних туфлях искорки, просыпавшиеся на восточный ковер, из-за которого ему пришлось долго торговаться.

— Конвент вне закона! — заявил Сент-Обен.

— Ах так? С каких пор?

— С тех пор, как призвал армию, чтобы заставить народ проглотить его Конституцию и эти позорные декреты!

— Что это за народ такой, которым ты мне все уши прожужжал? Большинство французов уже приняло новую Конституцию. Он хочет мира, народ.

— До выборов Конвент не должен вмешиваться никуда, кроме административных дел. Управлять страной ему не положено. Какая тут может быть армия? Это же государственный переворот!

— Вон ты как повернул…

— Кто эти пьяные якобинцы в парке Тюильри?

— Добровольцы. Священный батальон патриотов восемьдесят девятого года. Знаешь, они трогательны. Когда им раздавали оружие, один старик поцеловал свое ружье и говорит: «Значит, я все еще свободен».

— Это просто комедия! Я видел там настоящих душегубов!

— Ты фантазируешь.

— Дюпертуа, того слесаря, убийцу Феро.

— Он гильотинирован.

— Во имя чего вся ваша ложь? Кого вы защищаете?

— Свое состояние, малыш. Состояние, которым и ты пользовался. А также Республику, благодаря которой я его сколотил.

Наполеон, что ни день, проводил время у приятельницы своей матери мадам Пермон, которая вернулась в Париж с дочерью Лорой и мужем, которого она привезла из Бордо, вконец изнуренного болезнью. Покинув столицу, подверженную народным мятежам, в надежде, что так избежит всех опасностей, она на юге только и делала, что наблюдала сцены чудовищной жестокости. Она видела, как женщин и детей сбрасывали с высоты башен, видела расчлененные трупы, которые выбрасывало волнами в прибрежные пещеры близ Бокера. Большой красивый дом, где она поселилась с семьей, так называемый «особняк Страуса», к несчастью, находился на улице Луа, что проходила вплотную к монастырю Дочерей Святого Фомы, очагу восстания, которого опасались. Господин Пермон, исхудавший, с угрюмым взглядом, сотрясаемый лихорадкой, вздрагивал, слыша выкрики часовых секции Лепелетье, и страх усугублял его страдания. Гости, собравшись в салоне, переговаривались приглушенными голосами, но при малейшей жалобе мадам Пермон или ее дочь спешили к изголовью больного. Однажды вечером, когда он стал задыхаться, слуга отказался идти за врачом, напуганный патрулями и дождем, что лил как из ведра. Лора собралась было пожертвовать собой, уже и шляпку свою с мягкими полями сняла с вешалки, но Буонапарте не допустил, чтобы девочка вышла из дому:

— Предоставьте действовать своему Коту в сапогах, мадемуазель Лоретта. Вашему отцу необходима забота вашей матери, а она нуждается в вашей поддержке. Сообщите мне имя и адрес врача. Я схожу за ним.

Доктор Дюшонуа жил на улице Вивьен, в десяти минутах ходьбы. Буонапарте натянул свой редингот мышиного цвета, поднял воротник, нахлобучил круглую шляпу и бегом скатился с лестницы. Он и по улице тоже бежал, пока не услышал крик:

— Стоять!

Он тотчас остановился, ногами прямо в луже, весь мокрый под ливнем и потоками, хлеставшими из водосточных желобов. Из крытого входа церкви появились секционеры в высоких цилиндрах и, подойдя вплотную, поднесли фонарь к его лицу. Их обеспокоил торопливый шаг генерала, поскольку в этот час и за пеленой дождя ничего было не рассмотреть.

— Почему он так несется, этот господин?

— Иду за врачом на улицу Вивьен.

— Вы здешний? Из этого квартала?

— Я обедал у своих друзей. Им потребовался доктор. Это срочно.

Один из двоих стал обыскивать генерала, прощупывая его одежду.

— Оружия при нем нет. Но он дрожит.

— Я дрожу от холода.

— А может, это скорее страх, что вас пристрелят?

— Из ваших отсыревших ружей? Если вы хотите пользоваться ими в дождь, держите их дулом к земле, чтобы вода не затекала внутрь.

Секционеры исчезли, им тоже не терпелось укрыться от ливня. Буонапарте продолжил свой путь, вытащил врача из его апартаментов и с той же поспешностью доставил к больному, нимало не беспокоясь насчет патруля: дождь тем временем еще усилился, и рвение отнюдь не обуревало секционеров. Дверь в прихожую дома мадам Пермон была открыта, и там сушились два зонтика, мокрых настолько, что они, казалось, сочились водой. Доктор Дюшонуа пристроил свой зонт на плетеный коврик, прислонив его к стене, отдышался, протер забрызганные грязью очки клетчатым носовым платком, огромным, как полотенце. Тут примчались испуганный слуга и Лора Пермон: