К Бесстужеву Захаров относился с добродушной насмешливостью. Ему нравился этот молодой, румяный и очень серьезный лейтенант, нравилась его привычка шевелить бровями во время раздумья. «Устами младенца глаголет истина», — шутил Захаров, советуясь с лейтенантом, но к мнению Бесстужева прислушивался. Это Бесстужев посоветовал послать кого-нибудь в Пинск, узнать через коменданта, где сосредоточивается их дивизия или их армия. Захаров откомандировал Патлюка — капитан напористый, сумеет добиться у тыловиков своего…

Вскоре после обеда Патлюк подседлал единственную сохранившуюся у артиллеристов лошадь и ускакал.

Жаркий день проходил медленно. Солнце словно расплавило воздух, он казался текучим; плыли и колебались в нем вершины деревьев, кольцом окружавших поселок и станцию. Из леса тянуло до приторности густым настоем смолы.

Юрий пошел в сад, прилег под яблоней. Едва начал дремать, кто-то приблизился к нему, сел рядом. По легкости шагов, по шуршанию юбки догадался — хозяйка. Не шевельнулся, притворяясь спящим. Она чуть коснулась ладонью его волос, тихо вздохнула. От теплого запаха нагретой кожи, от робкого ласкового прикосновения у Юрия перехватило дыхание, дрогнули веки. Он потянулся, открыл глаза.

— Заснул, командир? — У женщины напряженный, ломкий голос.

Сидела она боком, спрятав под широкой юбкой поджатые ноги. У нее было красивое лицо: чистая смуглая кожа, тонкие, но яркие губы, светлые, как прозрачные озерки, глаза. Волосы причесаны гладко, с прямым пробором, собраны сзади пучком. Природа наделила ее хорошим лицом и обидела всем остальным. Она была очень худа, руки и ноги как палки, тонкие и прямые, плечи очень узкие, шея длинная. Грудь едва-едва обрисовывалась под кофточкой. Не верилось, что у нее есть ребенок. Она при Юрии старалась казаться развязной и грубоватой, но это получалось у нее плохо, она сама стеснялась и заставляла Бесстужева смущаться от этого. Юрию было почему-то жаль ее.

— Командир, молока хочешь? — спросила она.

— Спасибо. Потом, если можно.

— Да ты лежи, лежи! — испугалась она, заметив, что он сделал движение, намереваясь подняться. — Что надо — скажи, я принесу. — И, залившись румянцем, предложила вдруг: — Можно, я с тебя сапоги стащу, а?

— Да вы что?! Что это вы! — Юрий сел от неожиданности. — Да что я, барон какой или рук у меня нету?

— Ну вот, — неестественно засмеялась она, не глядя на него. — Сразу видно, что жена у тебя балованная…

— Ничего не балованная. Просто это нехорошо.

— А может, и в этом радость… — Она недоговорила, махнула рукой. — Любишь жену-то, а?

Бесстужеву не хотелось с чужой женщиной говорить о Полине. Кивнул на запад:

— Она там осталась…

У женщины быстро менялось выражение лица: все ее чувства отражались на нем. Подобрели глаза, и голос стал мягче.

— Ты не убивайся, не одна она там… И сюда немец придет скоро. Придет, а? Он тут небыстро двигается, леса его держат…

— Не леса, а войска, — обиделся Юрий.

— Придет, проклятый, — сокрушенно покачала она головой. — Старик мой приказывал, чтобы я в крайности отступила. А как отступишь с ребенком?

— Что за старик?

— Да мужик мой. Тридцать семь ему, вот и зову так.

— Эге-ге! — удивился Бесстужев. — Да что же ты за него пошла, вдвое старше?!

— А кто бы меня взял? Все ищут покрасивше да в теле. — В голосе ее звучала давняя обида. — Вот и ты тоже, командир, смотреть не хочешь. Спасибо хоть не гонишь — рядом сижу.

— Ну, глупости, — задвигал бровями Юрий. — Хорошая вы.

— Нравлюсь?

— Я как о человеке, прежде всего.

— А я прежде всего женщина. Баба, обыкновенная баба! — почти выкрикнула она. И вдруг спохватилась, виновато угнула голову. — Я ведь про любовь-то только в книгах читала. Ну и решила, что выдумывают все. Нету этой самой любви. Живут просто так люди. Мне вот мужики неприятны, смотрю и думаю, все они на одну колодку… А вот ты уйдешь, по тебе тосковать стану…

— Да с чего же?

— Не знаю, — искренне вздохнула она. — Меня и в школе чудной считали. Да я и сама чувствую. У людей правильная линия, как впряглись, так и везут. А я все чего-то ищу, все жду чего-то. А чего не знаю. И хорошо это — ждать. Старик говорит: ты, Зойка, скачками живешь… Он, бывало, все в разъезде, а я одна и все думаю… А тебя я сколько раз во сне видела!

Бесстужев засмеялся:

— Быть того не может, чтобы именно меня!

— Правда, — сжала она его руку. — Молодой, беленький командир и строгий.

— Да я не строгий, — возразил развеселившийся Юрий. Говорить с женщиной было интересно: бесхитростная, открытая, а мысли прыгают, как белка в колесе.

— Товарищ лейтенант, — услышал он за спиной насмешливый, торжествующий голос, заставивший его сжаться и покраснеть, будто его застали на месте преступления. Он вскочил. За кустом крыжовника стоял старший политрук Горицвет. — Товарищ лейтенант, вы, конечно, как всегда, ухаживаете за женщинами. Но на этот раз я прерву ваше удовольствие. Немедленно соберите в штаб всех командиров и политруков. Через двадцать минут доложить об исполнении. Все.