— Что, на цигарку стрельнуть забрел? — спросил Герасим, протянув кисет.

— Без надобности, — дед отстранил его руку. Из кармана полушубка вытащил красную с золотом пачку немецких сигарет в хрустящем целлофане. Прикурил. Чужим, сладковатым запахом потянуло в горнице. Даже ребятишки, заинтересовавшись, оставили свою работу.

Крючок победоносно посмотрел на Герасима. Тот поскреб свою татарскую бороденку, нехотя улыбнулся.

— На финской, в Выборге, накинулись мы спервоначалу на эти финтифлюшки. Картинки красивые. А табак — трава. Один кашель. Зелье куришь, Сидор.

— А по какому такому праву ты, Герасим Пантелеевич, меня Сидором кличешь? — тихо заговорил Крючок.

Казалось, что затевает он очередную шутку, но уж очень злыми были у него глаза, очень уж необычно звучал его голос. Герасим отложил дратву и с удивлением поглядел на него.

— Кто эт-та дал тебе такое право, чтобы человека в возрасте по одному имени кликать? Эт-та тебе советские портфельщики такой закон дали? Нету теперя портфельщиков, ядрена лапоть! И законов их нету!

— Погоди, погоди, — перебил его удивленный Герасим. — Ты в какой это лес поехал? Да ты никогда против такого дела не возражал. Небось и сам фамилии-отчества своего не помнишь.

— Я все помню! — погрозил кривым пальцем дед. — Поизмывались партейные над трудящим классом, и будя!

— Я не партийный, — возразил Светлов.

— Все едино — при Советах в начальстве ходил. А теперь кончилась ваша власть. Под корень, ядрена лапоть! На, читай!

Дед вытянул из-за пазухи помятую бумажку и, положив на стол, бережно разгладил ее. Светлов посмотрел и крякнул от неожиданности. На бланке немецкой комендатуры было отпечатано удостоверение: господин Антипин Сидор Семенович назначается старостой деревни Стоялово, все крестьяне указанной деревни обязаны беспрекословно подчиняться ему.

— Антипин — это ты, значит? — очумело спросил Герасим. — И ведь верно, Антипин. На выборах-то тебя в списки писали.

— Припомнил, ядрена лапоть! Ничего, теперича все вспомнят, — пообещал он. — Видал бумагу по всей форме и с подписом?

— Ну, видел.

— Выкладывай печать, выкладывай ключи от амбаров и от правления. Теперича я хозяин, — торжествовал Крючок.

— Какой ты хозяин!

Василиса подошла к нему, стояла, покачиваясь, скрестив на груди руки. Высокая, гибкая, голубые глаза потемнели от гнева.

— Ты, старый гриб, два дня лишних живешь! Ходишь — песок сыпется. Тебя пальцем ткни — по частям развалишься, одна пыль будет!

— Не наскакивай, не наскакивай, — отступил дед. — Прикороти язык, девка. Знаем тоже, какая ты комсомолия. А комсомолию и в списочек можно. Да и женишок твой тоже гусь неощипанный. В армии женишок-то? С немцами стал быть страждается? А они этого не любят! — хохотнул Крючок.

Хотел еще что-то сказать, но заткнулся на полуслове. Герасим, не вставая, взял его за грудки и так тряхнул, что затрещал полушубок. Глядя в темное с оскаленными зубами лицо Герасима, дед понял, что переборщил. Попросил ласково:

— Отпусти, Пантелеич. Экой ты колючий теперича стал, и пошутковать нельзя.

Герасим оттолкнул его, дед шлепнулся задом на лавку. Сидели друг против друга, тяжело дыша. Светлов в упор смотрел ненавидящими глазами. Крючок улыбался елейно.

— Я же к тебе с добром, по-хорошему пришел. Раз уж на такую должность меня поставили, ты не обессудь. Ключи отдай. Бумаги, которые про колхоз.

— Отдам, — сказал Светлов. — Но ты мне не грози, старый хрыч. Ты меня не пугай. Я человек тихий. Но уж если ты моих затронешь, мало тебе не будет. Ты у меня узнаешь, какие списки писать!

— Об этом нет разговора, Пантелеич. Свои же люди, ядрена лапоть! Полаялись, и хватит. Перекурим давай.

— Душа у меня не лежит немецкую вонь нюхать.

— А ты потерпи, потерпи. Теперича всем терпеть положено. Сыпь-ка табачку твоего.

Молча свернули цигарки. Дед Крючок, затягиваясь, ерзал на лавке, крутил головой, вытягивал шею. Явно показывав: ищет что-то.

— Чего дрыгаешься? На гвозде, что ли, сидишь? — спросил Герасим.

— Гляжу, не на печи ли постоялец твой. Рукавнцы-то его городские кожаные вижу, а самого нету. Нечто ты его в сенях с коровой держишь?

— О ком речь? — Герасим отвел глаза.

— О Григорь Митриче я, — с невинным видом пояснил Крючок. — Уважаемый человек, землячок наш, ядрена лапоть, а ты его из избы гонишь.

— Выследил? — хрипло спросил Светлов.

— Ни боже мой. Мир слухами полнится.

— И далеко они дошли, эти слухи?

— Покеда в нашей деревне бродят.

— Смотри, старик, чтобы дальше не поползли.

— Мое дело сторона. Я теперича в последние годы вроде бы глуховат стал. Могу и не дослышать чего.