Шрифт:
Но когда это поляк внимал здравому смыслу…
Сбежавшие было в Париж польские диссиденты повернули обратно к Варшаве… и возвели в «генералиссимусы» – ни больше ни меньше! – мятежника Костюшку! Как же можно уступать России, да еще какому-то старому Суворову?!
А судьба Польши решалась-то именно русским оружием. Разогнав своих не слишком удачливых генералов, – не смогли, видите ли, взять арсенал и вынуждены были бежать из Варшавы, – Екатерина сказала ласково:
– Александр Васильевич, а не мешают ли нам эти шляхетские «генералиссимусы»?..
– Как велите, матушка, как велите. Наше дело солдатское, – был скромнейший ответ. – Я еще не генералиссимус, но…
– Вот именно. Льщу себя надеждой увидеть вас в сем настоящем звании.
– Надежды юношей питают и кровь девичью зажигают… Мы еще с вами, матушка, ого-го!
– Ого-го, мой Первый-Главный! Извольте подарить мне Варшаву.
– А не обидится Румянцев?..
– Ох, беда с вами! Вечно вы в ссоре, никак Европу не поделите. Ну да улажу как-нибудь. С Богом!
Хотя звание главнокомандующего носил фельдмаршал Румянцев-Задунайский – тоже один из «личных» друзей, – она без долгих слов во главе перетрусивших генералов и потерявшего голову короля Станислава-Августа поставила именно Суворова.
По примеру матушки-Екатерины Суворов тоже не стал долго рассуждать, а взял в штыки главную армию польского «генералиссимуса» Костюшко – во главе с генералом Сераковским. И поразил насмерть при монастыре Крупчице. Потом добил в окрестностях Бреста. Восемь часов бились холодным оружием! То бишь штыком!
Суворов, как всегда, писал свои донесения кратко:
«Ее Императорского Величества победоносные войска платили его, неприятеля, отчаянность… Поле покрыто убитыми телами свыше пятнадцати верст. Мы очень устали».
Как не устать, если из всей армии польского «генералиссимуса» спаслось всего пятьсот человек… Помахай-ка штыком!
Путь на восставшую Варшаву был открыт.
Но поляки собрали под Варшавой последние силы и, согнав население, грозно укрепили пригороды. Опять штурм?..
Семейное предание Столыпиных в пересказе отца гласило: Суворов подозвал своего генерал-адъютанта и ласково так спросил:
– А что, братец, Александр Алексеевич, не пора ли покончить с карманным «генералиссимусом»?
– Истинно так, пора, – по-суворовски же кратко ответствовал адъютант Столыпин.
Ну, если в бой с утра пошли адъютанты, так была же сеча!
Все польские генералы во главе с Сераковским были взяты в плен. А около пяти часов вечера возвратился адъютант Столыпин с отрядом русских солдат, которые несли полумертвого человека: то был «генералиссимус» Костюшко. Кровь покрывала его тело и голову, лицо было бледно-синее…
Но королю, запутавшемуся в интригах со своими якобинцами, очень не хотелось уезжать из Варшавы. Однако ж надо. Как и шляхетскому сейму, который никак не мог утвердить присоединение Варшавы к России. Ай-яй-яй, фанаберия побежденных! Пред толпами голодных, одичавших горожан?.. Тогда извольте, шановные панове, в новую столицу! Чем Гродно не столичный город? Там выстроен прекрасный новый королевский дворец, который король, в уважение к традициям, назвал замком. Хватит места и болтливому сейму, и самому королю.
Король отвечал Суворову, что ему не с чем выехать в Гродно, не с чем оставить в Варшаве и своих родных. Давно уже все разорено, и нет никаких доходов. Жить приходится в долг…
Ай да король!
Но корни мятежа не стоило оставлять в Варшаве. Пускай-ка шляхетский сейм во главе со своим запутавшимся королем посидит в тылу русской армии! Да, да, в Гродно.
Снисходя к королевской чести, Суворов заверил, что там приготовят все, что нужно по званию. Деньги обещала матушка-государыня. А честь королевскую будет блюсти его личный адъютант.
8 января 1795 года Станислав-Август простился с Суворовым, который весьма обласкал его на дорогу, и под охраной адъютанта Столыпина отбыл в Гродно.
Как оказалось, в последнее пристанище польских королей…
Польшу ожидали третий, окончательный, раздел… и полная утрата своей независимости… Уже без короля она вошла в состав Российской империи.
Бывшему королю оставалось доживать свои дни в роскошном гродненском дворце как простому смертному и оплакивать вскоре последовавшую смерть мудрой благодетельницы Екатерины, не зря же прозванной Великой…
Но даже она, Великая, звание генералиссимуса Суворову дать не успела. Это сделал уже ее сын, Павел…
V
Сейчас правнук суворовского адъютанта ходил по пустым залам дворца и слушал шорохи, исходившие из столетнего паркета. Он не падал ниц перед историей – будь то Литва, Польша, сегодняшняя Белоруссия или история всего рода, – но что-то же заставляло его и ночью подниматься с постели. Не только думы о семье, которая оставалась на водах, – было и нечто иное. Будто кто из дальних веков звал его к себе. Он запалил в три огня подсвечник, усмехнувшись: «Пора уж думать об электричестве!» Но и надсмешка над своей домашней неустроенностью не отвлекла от впечатлений первых дней. Смута душевная!