— Лучше бы тебе не задерживаться тут, красавица. В нехорошее место залетела. Вали-ка ты отсюда подобру-поздорову.

Я осторожно машу рукой, но бабочка не улетает; она все еще лакомится моим потом. Наконец расправляет крылышки и летит, а я провожаю ее глазами. Слежу, пока она не исчезает в желтом пылевом облаке. Но мне мерещится, что я и дальше вижу, как в воздухе трепещет крохотное красное пятнышко; затем оно начинает расти, и оказывается, что это вовсе не узор на крыльях бабочки, а красные точки платка под названием шемаг, и закутанный в него араб идет прямо на меня.

С тех пор как я напал на Эллиса в пабе «Ситти-оф-Йорк», я многое передумал. Снова и снова я читал рукопись Шеймаса. Разумеется, он не имел меня в виду — не такой уж я законченный параноик, — однако казалось, что я слышу обращенный ко мне голос. Да, он написал это не для меня, но для таких, как я. А думалось мне о том, что же я натворил тогда, в Дерби, в юности.

После всего, что случилось, я был готов снять ногу с мины. Но мне требовалась помощь.

Много лет назад я отверг любовь всей своей жизни, широким жестом оставил сам себя в дураках. Эта история не давала мне покоя. Я старался выбросить ее из головы — бывало, не вспоминал годами, — и каждый раз она возвращалась. Еще один демон в мою коллекцию. Но я знал, что должен встретиться с ним лицом к лицу, иначе он вечно будет поджидать меня у ворот.

Я решил разузнать, что сталось с Мэнди. Раньше я всегда боялся услышать, что сбылись самые жуткие из моих страхов, что с ней стряслось что-то недоброе, а мой пакт, мой договор не возымел действия. Но со временем — в частности, от Фрейзера — я узнал, что ее судьба сложилась не так уж плохо. Во всяком случае, не хуже, чем у многих других: Мэнди вышла замуж, родила двоих детей и развелась. Затем, кажется, снова вышла замуж и в итоге обосновалась в йоркширском городе Лидсе.

Долгие годы я гнал эту мысль прочь, даже когда вновь слышал ее вкрадчивый шепот. Но теперь настал час разузнать о Мэнди побольше. Я просто не мог этого так оставить.

В наши дни связаться с человеком проще простого. Зашел на нужный интернет-сайт — из тех, что предлагают списки одноклассников и однокурсников, — и дело в шляпе. Стоило это совсем недорого; я заплатил и дрожащими руками набрал сообщение:

Ответа не было, и я три дня ломал руки, гадая, что же делать дальше. Затем он пришел:

Итак, все получилось. Правда, не получилось главное. Я сохранил сообщение на компьютере и перечитывал его каждые несколько минут. Пробелы между словами: лазейки, зазоры, дыры, пропуски, которые можно заполнить чем угодно. Она не думает,что ей хочется со мной поговорить. То есть она не знает этого наверняка. А раз она все-таки ответила, значит хотя бы немного во мне заинтересована. Могла же просто не отвечать. Так что, когда меня накрывало, я хватался за спасительную соломинку слова «думаю».

Мне хватило терпения не торопиться с ответом. Наконец я написал:

Она отозвалась почти сразу же. Всего через несколько секунд.

Может быть, я сводил себя с ума, бесконечно думая о том, что для Мэнди давным-давно быльем поросло? Вот был бы номер! Может быть, я пылился где-то в дальнем уголке ее памяти, в одной куче с одноразовыми любовниками и дурацкими смешными безумствами. У каждого ведь есть ящик со старыми фотографиями, в который никогда не заглядывают.

Я не так самонадеян, чтобы воображать, будто все еще занимаю центральное место в ее мыслях или чувствах, что она вообще думает обо мне. Все эти годы она растила детей и обстирывала как минимум двух мужей. Она запросто могла не вспоминать обо мне вовсе. Разве что ненароком.

Но для меня прошлое — это вездесущий призрак. Время ничего не вытесняет из моей памяти. Химикаты на тех старых фотографиях, которые мы никогда не смотрим, становятся нестабильными. Снимки трескаются, желтеют и блекнут. Но опыт — мой опыт — нет. Встречая человека пятнадцать лет спустя, я чувствую себя так, словно мы расстались только вчера. Если он был добр ко мне пятнадцать лет назад, я готов отплатить ему добром. Если пятнадцать лет назад он пренебрегал мною, я по-прежнему уязвлен. Если мы не доспорили, я и сегодня продолжу с того же места. Если дрались — я все еще рвусь в бой.

Вот каков для меня этот мир. Возможно, я зря считаю, что таков он для всех.

Время не лечит, не чинит. Течение дней не смывает боль, страдания, обиды, измены и печали, как не уносит оно дорогие нам образы, запахи и звуки. Кто первым выпустил на свободу беса этой грандиозной лжи? Мог ли этот кто-то соврать из жалости, по доброте душевной? Было ли это ложью во спасение?

Я знал, как сильно обидел Мэнди, и до сих пор из-за этого терзался. Она могла вытеснить эту обиду в темный уголок забвения. Но боль не заставишь замолчать навсегда. Мы можем лишь запереть ее в чулане на ключ, делая вид, что не слышим, как она там буянит.