Волшебные, благословенные руки. Корока не знала, что ответить. Не желая никого обидеть, она повернулась спиной, спряталась в другой комнате и тихо всхлипнула там — слезы потекли по ее лицу. И если бы кто-нибудь рассказал в Большой Засаде, да и во всем остальном мире тоже, что видел, как Корока плачет, то прослыл бы величайшим из лжецов.

Чтобы вывезти первое какао с фазенды Боа-Вишта, хватило нескольких ослов. А вот для урожая, собранного с новых плантаций полковника Боавентуры Андраде, понадобился многочисленный караван. После завоевания новых земель фазенда Аталайа выросла вдвое и скоро начнет давать какао в два, а то и в три раза больше.

Будучи управляющим земельной собственностью полковника, Натариу решил — и как решил, так и сделал, — начать сбор урожая на доставшемся ему клочке земли одновременно с жатвой на тех бескрайних просторах, которые по праву завоевания были записаны на имя его кума и патрона в нотариальной конторе в Итабуне. Он не стал собирать свой урожай раньше, чем урожай полковника.

И если Боа-Вишта просто детские шалости, то что же можно сказать об огромных угодьях Аталайи? Даже фазенды полковника Энрике Баррету, гордого короля какао, не были так взлелеяны и не давали так много, несмотря на присутствие дипломированного агронома и сельскохозяйственной техники, используемой во время жатвы. Лесорубы и батраки вкалывали на славу — под началом капитана Натариу да Фонсеки не забалуешь. Зато им никогда не задерживали жалованье и не надували при еженедельных расчетах.

Была один раз попытка обворовать батраков, но она не повторилась. На упрямого Перивалду, который отвечал за расчеты с работниками, был кем-то вроде бухгалтера, донесли доброхоты: он обсчитывал батраков, слишком много вычитая в виде долгов и кредитов. Обман подтвердился, и счетовода отправили восвояси, однако далеко он не ушел. Как только он пересек границы Аталайи, то сразу стал пищей для урубу. [74] С одного выстрела — большего он не стоил.

— А это было нужно? — спросил полковник Боавентура у Натариу, обсуждая с ним случившееся. — Недостаточно было вздуть его хорошенько?

— За обман — да, за оскорбление — нет.

— Оскорбление? Это ты о чем?

— В свое оправдание этот мерзавец говорил, что это вы приказали так делать. Кроме того что вор, он был еще и клеветник.

— Сукин сын! Обкрадывать нищих — Боже меня спаси и сохрани! Тому, кто выращивает какао, нет нужды обсчитывать работников. Ты правильно сделал, кум.

— С вашего разрешения, полковник.

Сколько раз он слышал эту фразу? Натариу действовал с его разрешения и поступал абсолютно правильно. Никогда он не превысил полномочий и не попытался извлечь доя себя какую-нибудь выгоду. Полковник, кивнув в знак согласия, прибавил:

— Ты заботишься о моих землях и охраняешь мое доброе имя.

Умелый и ответственный управляющий, Натариу обеспечивал полковнику самое лучшее какао — не было ни одной арробы сорта «гуд» или обычного качества. К тому же количество значительно превышало возможности, просчитанные учеными мужами. У доктора Кловиша Бандейры, упомянутого агронома, от такого урожая просто челюсть отвисла. Ему только и оставалось, что поздравить полковника.

Землевладелец, хозяин плантаций какао, офицер Национальной гвардии с патентом капитана — при всем этом Натариу не пренебрегал интересами патрона, как будто фазенда Аталайа принадлежала ему лично, вместе с землей и ее плодами, не переставая в то же самое время с таким же усердием заниматься собственными плантациями — маленькой фазендой в несколько алкейре. В других руках это была бы просто маленькая фазенда. Но не в его. В его руках — руках капитана Натариу да Фонсеки — это была фазенда Боа-Вишта.

Сидя в кресле во главе длинного стола в столовой особняка фазенды Аталайа, полковник Боавентура окинул взглядом присутствовавших здесь многоуважаемых сеньоров — избранных гостей — и, повысив голос, обратился к Натариу, без всяких церемоний прервав красноречивого прокурора из Итабуны, который восхвалял поданные блюда, — вот осел-то!

— Ты человек что надо, кум Натариу! — заявил полковник.

Доктор Флавиу Родригеш де Соуза, знаменитый прокурор судейской коллегии, замер на полуслове, когда, ломая язык справедливости ради, называл сарапател [75] пищей богов. Все остальные тоже замолчали. Полковник снова повторил, чтобы не осталось никаких сомнений:

— Таких хороших людей, как ты, мало на этом свете.

Он хотел, чтобы все гости — сливки общества из Ильеуса и Итабуны, из Секейру и Агуа-Преты — узнали, какое уважение он оказывает тому, кто заслужил его двадцатилетней верностью и преданностью.

— Сколько лет, кум?

— Уже больше двадцати, полковник.

— Ты был еще мальчишкой, но я сразу понял, что заслуживаешь доверия. И за прошедшие годы ты доказал это.

Решительное утверждение, вроде как точка, но на самом деле полковник еще не закончил говорить:

— Мне сказали, что ты построил дом за пределами Аталайи и будешь жить там с кумой и детьми. Ты думаешь оставить меня?

— Пока вы живы и довольны моими услугами, я ваш человек. Но это правда — я собираюсь жить на полдороге между Аталайей и Боа-Виштой. В том месте, которое я вам однажды показал. Вы помните?

— Помню, кум. Очень хорошо помню, как я мог это забыть? Если я и заговорил об этом, то всего лишь чтобы сказать, что не знаю второго такого человека, как ты, кум. Я хочу, чтобы все знали, что ты всегда служил мне верой и правдой.