— Зодчий, — пробасил мастер Джорджи, подойдя вплотную к Наджмеддину Бухари, — мы работы не бросим. Осталось ведь совсем немного. И строим мы это медресе вовсе не для тимуридов, а для народа Хорасана. Потомки наши вспомнят когда-нибудь о том, что в этом здании есть кирпич, заложенный пленным грузином, пригнанным с Кавказа, и, быть может, благословят нас, помянут добрым словом. А что может быть дороже этого? Не огорчайтесь, мы будем работать без вознаграждения. К тому же мы — рабы и ничего требовать не можем.

— Зачем вы так говорите, Джорджи? Здесь всем известно, что вы человек честный и справедливый. Спасибо вам за доброе пожелание, за бескорыстное предложение. Да поможет вам всевышний увидеть родную землю, родных людей и друзей, да укажет вам путь сам господь. Аминь! — Зодчий провел ладонями по лицу.

Джорджи истово перекрестился.

Зодчий наутро явился на работу со своими учениками и заметил, что смотритель работ ходит расстроенный и потерянный. День выдался на редкость ясный, весеннее солнце щедро заливало все вокруг. Солнце, озаряющее мир, даруя жизнь нежным всходам, юным побегам, росткам и деревцам, молодило вселенную.

Словно многогранные алмазы сверкали вечной белизной снежные вершины гор, четко вырисовывающиеся на фоне прозрачного бирюзового неба. Легкий приятный ветерок, струящийся от реки Герируд, принес сладостный ночной покой. Весело порхали птицы, не ведавшие об опасностях войны…

Как обычно, зодчий пристально вглядывался в первого встретившегося здесь, на стройке, человека; юноша, размешивающий ганчевый раствор, учтиво, как и всегда, поздоровался, низко поклонившись. Однако сегодня многие, казалось, запаздывали на работу. И впрямь, кроме братьев Хасанбека и Хусанбека, старика грузина, работающих на крыше, да двух юношей внизу, на строительстве никого не было. Джорджи с сыном взглядом проводили зодчего, поняв все, молча взялись за дело. Смотрителя работ нигде не было видно. «Слава богу, что хоть этот не пришел», — подумал зодчий. Но из тех, кто выполнял основную работу, не явилось человек десять. И это огорчало зодчего.

Обойдя все строительство, он вместе с учениками вошел в подсобное помещение. Снял чалму, осторожно повесил ее на гвоздь и натянул на себя рабочую одежду. И, оглянувшись на удивленно смотревших на него Зульфикара, Заврака и Гавваса Мухаммада, улыбнулся:

— Будем работать сами.

— Хорошо, устад! — отозвался Зульфикар и тут же сунул матерчатый футляр с проектами в нишу. — Мы втроем примемся за работу, и, можете поверить, она от нас не убежит.

— Верно, — подтвердил Заврак, — но вам не следует…

— Ладно, поработаю немного, пока не устану, но вы, дети мои, самое трудное возьмёте на себя. Сейчас следует помочь малярам и облицовщикам —.основное сделано, осталась самая малость. Послушайте-ка, что сказал грузинский мастер: «Я строю не для царей, а для народа Хорасана. И потомки узнают это». Я поражен благородством этого человека, ведь он же пленник, чужестранец. А наш смотритель работ внес смуту, наговорил людям невесть что. Я вчера его уволил. Будем работать сами.

— Не печальтесь, устад! — воскликнул Гаввас Мухаммад, засучивая рукава. — Заменим тех, кто не пришел, не заставим вас краснеть.

Ученики усердно принялись за работу.

Зодчий поднялся по лесам на угловую башню портала и подошел к братьям Хасанбеку и Хусанбеку, выкладывающим изразец.

— Здравствуйте, — сказал он. — Все ли у вас в порядке?

— Здоровы ли, устад? — спросил Хасанбек обычным своим тоном, ровно ничего и не произошло. — Не мудрено, что многие не вышли на стройку. Смотритель работ объявил всем, что жалованье отныне выдаваться не будет. Больше того, он постарался довести это до слуха всех и каждого.

Однако немало людей просто из уважения к зодчему решили все же прийти, услышать всю правду от него самого. Радостно было ранним утром в положенное время, как и все люди, идти на работу. Да и в ушах у них звучали слова зодчего, который посоветовал им равняться на старого мастера-грузина.

— Началась война, и прекратились дополнительные расходы, как и было обещано. Деньги, предназначенные для оплаты строительства медресе, выдаваться не будут. Так заявил распорядитель работ. И сам он не явился сегодня сюда. Да и впрямь, кто же станет работать без денег. Вот такие нынче дела…

— А что вы сами решили, устад? — спросил младший из братьев Хусанбек.

— Что ж я могу? Только разве работать со своими учениками вместо тех, кто ушел. Но вы не беспокойтесь, тем, кто работает, мы будем платить, не оставим, если угодно всевышнему, людей без вознаграждения.

И вдруг, словно рассеялся туман, застилавший глаза зодчего, он увидел прямо перед собой золотые’ серьги жены, четыре нитки крупного жемчуга, подвески. Да и еще подаренный царевичем лично ему, Наджмеддину, увесистый золотой перстень с прекрасной нишапурской бирюзой. Подобно Харун-аль-Рашиду, велевшему на крупном алмазе, украшавшем перстень, нанести слова «Все проходит» и глядевшему на это мудрое изречение в дни печали, зодчий и на своем бирюзовом перстне сделал надпись: «И это пройдет». Так вот, есть еще и этот перстень.