Бадия кинула на Зульфикара благодарный взгляд. Как и всегда, он старался защитить ее. Она повеселела. Но слова Зульфикара пришлись не по душе Худододбеку.

— Дорогой Зульфикар Шаши, — возразил он, — о святых нельзя говорить непочтительно. Правдавещь горькая, на то она и правда. К тому же этот святой — человек весьма достойный и досточтимый, тем, кто поклоняется ему, сопутствует удача. Пророчества его сбываются…

— Ау меня заболело горло, — видно, зря, я целовал рога этого грязного козла, — перебил его Зульфикар. — Интересно, зарезали этого козла или сам сдох после драки.

Все рассмеялись. Но слова Зульфикара были прямым вызовом Худододбеку — страстному любителю козлиных боев.

— У меня и впрямь выбились пряди волос, — шепнула Бадия Зульфикару.

— Да и не только это, — ответил Зульфикар, — вам бы ремень ослабить. Тут даже трехлетий младенец все поймет.

— И вы тоже заметили?

— Я же не слепой, я ваш страж, ваш верный пес.

Бадия ласково улыбнулась Зульфикару, никто не слыхал тех беглых фраз, которыми они успели обменяться на ходу. К Бадие вернулась обычная веселость и желание озорничать.

Вернувшись от святого, наши паломники решили пойти на базар. На огромной равнине, превратившейся нынче в базар, высились груды ревеня и шпината. Кондитеры, вышедшие из своих шатров, бойко торговали халвой, самсой и прочим весьма заманчивым товаром, разложенным красивыми горками. Здесь уже толпился народ, особенно молодежь. То и дело попадались девушки в юношеских нарядах. Масума-бека, шедшая в окружении трех юношей, нырнула в самую, гущу толпы — здесь торговали тканями. Заврак купил целую охапку ревеня и роздал своим спутникам. Сам Нишапури с удовольствием жевал кисловатый ревень и забавно морщился.

Худододбек приценился к отрезу шелка и с достоинством преподнес свой дар Масуме-бека. Бадие же он с поклоном вручил материю с золотистой каймой. Женщины не посмели отказаться — таков был обычай в эти праздничные дни.

— Ох, какая прелесть, — восхищенно твердила Бадия, широко, по-детски раскрыв свои прелестные глаза. За эти отрезы Худододбек отвалил несколько золотых. И, взглянув на гордо стоящего рядом Худододбека, добавила — Правильно говорят; дружи либо с царем, либо с палачом — либо получишь хорошую должность, либо отправишься на плаху. А вот с такими, как Нишапури, будешь жевать кислый ревень и корчить рожи. Ха-ха-ха…

— А этот дар от нас, — сказала Масума-бека, протягивая Худододбеку маленькую корзиночку с цветами.

— Считайте, что этот подарок и от нас, бек, — добавил улыбаясь Заврак.

Бадия взглянула на опечаленных юношей — Заврака и Зульфикара, попросила у матери золотую монету и, купив две точно такие же корзиночки с цветами, поднесла им:

— Вот теперь мы все с подарками.

Долго еще бродили они по базару, и Бадия все думала о святом и его вещих предсказаниях. Мысли ее витали вокруг Зульфикара и Худододбека, так непохожих друг на друга, и в сердце ее закралось смятение.

Смотритель работ Ахмад Чалаби во всем пытался подражать царевичам, не замечая, как смехотворны все его попытки. Прослышав о том, что устад Бухари с устадом Кавамом и мавляной Табризи отправились за город, он послал вслед за ними двух своих людей — тех самых, в красных чапанах, и почувствовал, что руки теперь у него развязаны. А почувствовав, решил повеселиться в одном из притонов Герата.

И манерой говорить, засовывая при этом руку за широкий ремень, и распрямлять стан, выпячивая грудь, и похаживать туда и сюда, словно погруженный в раздумье, — всем, каждым жестом подражал он Ибрагиму Султану. И до Чалаби тоже дошел слух, будто царевичи — известные распутники и что Ибрагим Султан даже получил прозвище «искусного развратника». Он выкрадывал молодых женщин и девушек, помещал их в притоны, тайно созданные, сорил там направо и налево деньгами, не считая золотых, которыми вечно были набиты его карманы.

Взяв мешочек с золотыми, теми самыми, что он недоплачивал рабочим и ученикам, Чалаби с наступлением темноты отправился к рафизийцам, обосновавшимся в одном из тихих переулков на самой окраине города. В подражание вельможам, он еще днем послал дошлого человека сообщить, чтобы все было приготовлено к его приходуй чтобы выбрали для него одну из юных дамасских или карабахских красавиц.

У дверей притона Ахмада Чалаби встретил косоглазый верзила и ввел в полутемную комнату. На столике были расставлены яства и вина, в глубине приготовлена постель.

В маленькой передней, у обложенной камнем квадратной ямки для стока воды, приготовлен кувшин с теплой водой и полотенце…

Войдя в комнату, Ахмад Чалаби снял чапан, стянул с головы чалму и повесил на гвоздь. Затем уселся на толстом тюфяке, лежащем у низенького столика. И сразу скрипнула дверь. В комнату, нарядно одетая, вошла молодая красотка в шелках. Поклонившись гостю, она села напротив.

Сердце Ахмада Чалаби громко застучало — девушка оказалась на редкость хороша собой — стройная, гибкая, с роскошной грудью и красиво изогнутыми бровями. На вид ей было лет восемнадцать — девятнадцать.