За столом Гвендолен поражала стариков своей рассеянностью и молчаливостью. При большей наблюдательности они могли бы заметить, что она оживлялась, когда речь заходила о художнике и его работе; но они не заметили этого, и разговор перешел на другой предмет, а Гвендолен впала в прежнюю апатию. Мать с отцом и Гаукинс поочередно спрашивали ее, не больна ли она и нет ли у нее каких-нибудь неудач по части ее работы.

Миссис Селлерс предлагала ей разные испытанные средства и укрепляющие лекарства, в состав которых входит железо; отец хотел послать за вином, несмотря на то, что стоял во главе общества трезвости на своем участке. Но дочь решительным тоном, хотя и с благодарностью, отклонила их услуги. Когда все семейство отправилось спать, молодая девушка тихонько спрятала одну из кистей живописца, говоря самой себе: «Этой кистью он работал больше всего».

На другое утро мистер Трэси ушел из дома в новом платье с гвоздикой в петлице – ежедневное приношение Киски. Вся его душа была полна Гвендолен Селлерс, что придавало вдохновение его работе. Целое утро кисть художника скользила по полотну с удивительным прилежанием, но как-то бессознательно, и эта бессознательность творила чудеса в смысле декоративных аксессуаров к портретам. Бессознательное творчество, хотя и опровергается авторитетами, но несомненно существует. Ветераны фирмы не могли надивиться искусству своего сотрудника и осыпали его похвалами.

Между тем Гвендолен потеряла все утро в праздности и лишилась по этой причине нескольких долларов. Она думала, что Трэси придет до полудня, хотя никто не говорил ей о том. Молодая девушка то и дело спускалась из своей мастерской в гостиную, чтобы перекладывать с места на место кисти и другие предметы рисования, поджидая прихода живописца; когда же она сидела у себя в комнате, то работа валилась у нее из рук.

В последнее время Салли пользовалась своими редкими минутами досуга для того, чтобы смастерить себе особенно изящное платье, и в то утро как раз принялась за него. Но ее мысли блуждали где-то далеко, и хорошенький туалет был совсем испорчен. Увидев, что она натворила, Гвендолен поняла причину неудачи; отложила в сторону шитье и задумалась. Она не уходила больше из гостиной, решившись подождать интересного человека. Подали завтрак; его все не было. Прошел еще целый час. Наконец ее сердце запрыгало от радости – она увидела Трэси в окно. Веселая и радостная, порхнула Салли обратно к себе в комнату, где едва могла дождаться, когда он заметил исчезновение самой нужной для него кисти. Она, будто бы нечаянно, спрятала ее внизу так ловко, что никто другой не мог найти этой вещи.

Все случилось, как было подстроено ею; живописец обращался то к тому, то к другому с просьбой отыскать его кисть, и тогда Гвендолен вызвалась помочь горю, принявшись за поиски с самым серьезным видом. Пропажа нашлась, когда все остальные вышли из комнаты, продолжая напрасные поиски в кухне, заглядывая даже в погреб, в дровяной чулан и во все другие места, где обыкновенно ищут вещь, которая словно провалилась сквозь землю.

Гвендолен подала художнику кисть, извиняясь в своей неаккуратности. Ей следовало раньше посмотреть, все ли для него готово, но она не думала, что он придет так рано. Однако девушка запнулась, сама удивляясь тому, что она говорит. Трэси между тем сконфузился, думая про себя. «Во всем виновато мое нетерпение. Зачем было торопиться с приходом сюда? Теперь она все поняла; она видит меня насквозь и, конечно, внутренне смеется надо мною».

Гвендолен была сегодня очень довольна одним обстоятельством, но раздосадована другим; ей было приятно видеть гостя в более приличном платье, которое выставляло его наружность с выгодной стороны, только гвоздика в петлице смутно тревожила ее. Вчера она не обратила внимания на цветок, сегодня же эта подробность туалета бросилась ей в глаза. Девушка хотела отвлечь свои мысли в другую сторону, хотела забыть об этих пустяках и не могла. Ее беспокоил вопрос: откуда взялась эта гвоздика? Наконец она не вытерпела и заметила:

– Счастливые мужчины: им позволяется носить в петлице яркие цветы, несмотря на возраст. Кажется, это привилегия вашего пола?

– Право, не знаю. Я никогда не думал о том до сих пор, но, вероятно, такая мода имеет свое основание.

– Вы, кажется, очень любите гвоздики? Что же вам в ней нравится: форма или цвет?

– Ни то, ни другое, – простодушно отвечал он. – Мне просто дали эти цветы; а я, кажется, люблю их все одинаково.

«Ему дали эти цветы, – подумала Гвендолен и вдруг почувствовала ненависть к гвоздикам. – Интересно было знать, от кого он их получил». И невинный цветок начал разрастаться перед ее глазами до чудовищных размеров, заслоняя все остальное. Она видела его перед собою, куда бы ни обращалась; он назойливо торчал перед ней, заставляя бледнеть все остальные предметы; это становилось несносным и подозрительным по отношению к такой мизерной вещи. «Хотелось бы мне знать, любит ли он ту, которая подносит ему цветы», – эта мысль внезапно вонзилась, как ядовитое жало, в сердце мисс Селлерс.

Она устроила для живописца все, что было нужно, и, не имея больше предлога оставаться в гостиной, сказала, что идет к себе, а перед уходом напомнила гостю, чтобы он без церемонии позвал прислугу в случае, если ему что-нибудь понадобится. Гвендолен ушла, чувствуя себя несчастной, не сознавая, что оставляет внизу несчастного человека, потому что с ней уходит от него весь солнечный свет.

Время потянулось для них обоих невыносимо скучно. Трэси не мог рисовать, так как думал о ней, а у Гвендолен также ничего не спорилось; все ее помыслы были заняты им. Никогда еще живопись не казалась ему таким пустым занятием; никогда шитье не надоедало так молодой девушке. Она удалилась из гостиной, не повторив своего вчерашнего приглашения отобедать у них, и Трэси стало невыносимо досадно.

Гвендолен тоже страдала, со своей стороны, понимая, что не может пригласить его. Вчера это вышло как-то само собой, но сегодня сделалось невозможным, точно тысячи невинных привилегий были почему-то отняты у нее в последние двадцать четыре часа. Сегодня молодая девушка чувствовала себя связанной по рукам и ногам, лишенная обычной свободы. Только что ей приходило в голову сделать или сказать что-нибудь, касавшееся нового знакомого, как ее действия парализовались опасением, что он может «догадаться». Пригласить его сегодня к обеду? Ни за что! Одна мысль о том бросала ее в дрожь. Итак, все послеполуденное время прошло у нее в томительной тоске, прерывавшейся только на недолгие промежутки.