— Кухонная техника самого высокого качества и продается вместе с домом, — открывая дверцу холодильника, замечает риелторша.

— А духовкой вообще практически не пользовались, — раздается голос с порога кухни. Мо накрасила веки блестящими фиолетовыми тенями, а на форменную блузу дома-интерната набросила парку. — Я личный помощник миссис Халстон, — не обращая внимания на ошарашенную риелторшу, как ни в чем не бывало продолжает Мо. — Прошу нас простить, но ей пора принимать лекарства.

Со смущенной улыбкой на губах риелторша поспешно ведет супружескую пару в сторону атриума. Мо тянет Лив за руку.

— Давай-ка сходим попьем кофейку, — говорит она.

— Мне надо быть здесь.

— Нет, не надо. Это чистой воды мазохизм. Ну давай же, надевай пальто и пойдем.

Лив уже тысячу лет не видела Мо. И внезапно испытывает огромное облегчение оттого, что подруга рядом. Она понимает, что ужасно скучала по девочке-готу, ростом всего пять футов, с фиолетовыми тенями на веках и в белоснежной форменной блузке. Ведь Лив теперь ведет призрачную, эфемерную жизнь, сосредоточившись на дуэли двух барристеров в зале суда, с их «возражаю» и «предлагаю», с мировыми войнами и грабителями-комендантами. Она словно находится под домашним арестом, и центр ее нового мироздания — фонтан на втором этаже Высокого суда, место на жесткой скамье, судья с его забавной манерой поглаживать себя по носу перед каждым выступлением, репродукция портрета на подставке.

И Пол. За сотни миль от нее, на скамье для истцов.

— Ты что, серьезно хочешь все это продать? — кивает Мо в сторону Стеклянного дома.

Лив собирается было открыть рот, но потом понимает, что, если начнет говорить о том, что чувствует на самом деле, ее уже будет не остановить. Она будет болтать, болтать — и так до следующего Рождества. Лив хочется рассказать Мо, что статьи о процессе каждый день появляются в газетах, ее имя треплют все, кому не лень, а репортеры непрерывно жонглируют такими словами, как «кража», «справедливость» и «преступление». Ей хочется рассказать, что больше не занимается бегом, так как однажды какой-то мужчина подкараулил ее за несколько кварталов от дома и плюнул в нее. А еще, что лечащий врач выписал ей снотворное, но она боится его принимать. Когда она описывала ему свое состояние в его кабинете, то, похоже, увидела в его глазах осуждение.

— Да. Все нормально, — отвечает Лив и, заметив округлившиеся глаза Мо, добавляет: — Правда. Ведь это, в конце концов, только кирпичи и раствор. Ну и конечно, стекло и бетон.

— У меня когда-то была своя квартира. А продав ее, я целый день просидела на полу и проплакала как ребенок, — помешивая кофе, сообщает Мо, и Лив застывает с чашкой в руке. — Я ведь была замужем. Но не сложилось, — пожимает плечами Мо и переходит к разговорам о погоде.

В Мо произошла какая-то неуловимая перемена. И не то чтобы она стала говорить слишком уклончиво, но между ними образовался невидимый барьер, нечто вроде стеклянной стены.

«Возможно, это моя вина, — думает Лив. — Я была так занята поисками денег и судом, что совершенно перестала интересоваться ее жизнью».

— Знаешь, я тут подумала насчет Рождества, — после непродолжительной паузы произносит Лив. — Послушай, а Раник не согласится переночевать у нас? Я руководствуюсь чисто эгоистическими соображениями. Может, вы двое возьмете на себя приготовление еды? Я никогда раньше не готовила рождественских обедов, а папа с Кэролайн по-настоящему хорошие кулинары, так что не хочется ударить лицом в грязь, — продолжает лепетать Лив.

«Мне просто надо иметь хоть какую-то перспективу, — вертится у нее на языке. — Иметь возможность спокойно улыбаться и не думать о том, какая лицевая мышца сейчас работает».

Мо смотрит на свои руки, у нее на большом пальце шариковой ручкой записан телефонный номер.

— Угу. Кстати, тут вот какое дело…

— Я прекрасно знаю, что у него всегда полно народу. Поэтому, если он захочет встретить Рождество у себя, это нормально. Ведь поймать такси будет просто невозможно, — натужно улыбается Лив. — Но мы могли бы повеселиться. Думаю, мы смогли бы немного развлечься.

— Лив, это не катит.

— Что?

— Он не придет, — поджимает губы Мо.

— Не понимаю.

Мо тщательно подбирает слова, словно осознавая неотвратимые последствия каждого из них.

— Раник из Боснии. Его родители лишились дома во время войны на Балканах. И твой процесс, все это дерьмо… и его тоже касается. Он… не хочет к тебе приходить. И не хочет ничего с тобой праздновать. Мне очень жаль.

Лив смотрит на нее в упор, фыркает и отодвигает от себя сахарницу.

— Ну да, понятно. Только, Мо, ты на минуточку забыла, что я слишком хорошо тебя знаю.

— Что-что?

— Миссис Святая Простота. Но на сей раз ты меня не проведешь.

Однако Мо и не думает шутить. Она даже не смотрит Лив в глаза. Но поскольку Лив ждет ответа, собирается с духом и говорит:

— Я не во всем согласна с Раником. Хотя, типа, тоже считаю, что ты должна вернуть картину.

— Ты о чем?!

— Послушай, мне по барабану, кому она принадлежит, но ты, Лив, можешь потерять все. И если ты сама не способна этого понять, то со стороны оно виднее. Я читала газеты. У тебя нет шансов. И если продолжишь бороться, останешься без штанов. И ради чего?! Нескольких старых масляных клякс на холсте!