Когда на «Совете» стало ясно, что в этом году судно острова не достигнет, со стороны Остапчика был выдвинут проект перебраться на остров с двумя-тремя спутниками, а с острова вывезти всех европейцев, включая и меня. Попутно он запрашивал, сколько у нас муки, пыжиков, постелей, готовой меховой одежды и другого.

Отвергая проект Остапчика, я писал ему:

Остапчик ответил: «Поговорим об этих вопросах, когда встретимся». Значит он все же, несмотря на мои возражения, намеревается перейти по льдам к острову?

Люди «Совета» тем временем делали все возможное, чтобы преодолеть ледяной заслон и проникнуть к острову. Несмотря на трудности, судно подходило к острову все ближе. Мы со своей стороны стремились сделать и делали все, что, по нашему мнению, могло бы облегчить миссию судна. Ежедневно, вооруженный сильной зрительной трубой, я поднимался на один из окружающих холмов, чаще всего на гору Маячную. Эскимосы, без побуждения извне, также ежедневно всходили на горы и всматривались через бинокли, пытаясь разгадать состояние льда.

В один из дней, кажется 25 августа, я с Павловым поднялся на один из окружающих факторию холмов. Альтиметр показывал 165 метров над уровнем моря. Как обычно, вооружились зрительной трубой и биноклем. Я начал устанавливать трубу, а Павлов сел на камень и шарил в бинокль по горизонту. Вдруг он истошным голосом заорал: «Пароход, пароход!» Я думал, что он шутит, и ругнул его.

— Какого чорта ты орешь, напугал только.

— Нет, правда, Ареф Иванович, пароход! Глянь в бинокль, вон туда.

Я поднял бинокль и посмотрел в указанном Павловым направлении. Совершенно ясно во льдах на горизонте я увидел пароход довольно больших размеров, серой сумрачной массой торчавший из белых льдов. Я опустил бинокль и невооруженным глазом начал всматриваться в этом направлении и через несколько мгновений различил небольшое продолговатое темное пятнышко — пароход был виден простым глазом. Но я еще не верил себе. Не отрывая глаз от этого пятна, я поднял к глазам бинокль и взглянул через него: да, это был пароход! Потом я начал рассматривать его в трубу. В поле зрительной трубы пароход был виден столь ясно, столь близко, что видны были даже мелкие детали. Мне казалось, что я угадываю ванты, идущие от вершины мачт к бортам. Из трубы парило, и нам казалось, что судно движется на запад, — так по крайней мере показывали некоторые верхушки торосов, относительно которых мы замечали движение судна.

В этот раз мы пробыли с Павловым на вершине дольше обычного. Мы попеременно смотрели на «Совет» то в трубу, то в бинокль, то силились различать его невооруженным глазом. Пароход казался так близко, что надежда вспыхнула в нас с новой силой. Нам казалось, что пароходу осталось преодолеть такие пустяки… Но «пустяки» эти состояли из крайне тяжелого матерого полярного пака и были непреодолимы для судна. И мощный ледокол застрял бы, но вид корабля тем не менее вселил в нас надежду, что он доберется до острова. Даже я, относившийся к этому наиболее трезво, поддался надежде и вернулся в приподнятом настроении на факторию. Нас, как всегда после возвращения, обступили эскимосы.

— Ну, как лед?

Мы вместо обычного ответа «плохо», сообщили, что видели пароход. Нам не поверили. Пришлось долго уверять их, рассказывать, как мы обнаружили пароход, как и где он стоит. Потом началось «паломничество» на вершины холмов. Эскимосы брали с моего разрешения трубу. Ходили не только мужчины, но и женщины, и дети. Каждому хотелось хоть глазком посмотреть на пароход, о котором мы уже давно слышали, с людьми которого мы переговаривались по телеграфу, но который к нам никак попасть не мог.

Тут же по возвращении я сообщил Константину Александровичу, что «Совет» виден. Дублицкий для того, чтобы точней ориентироваться, просил меня зажечь на берегу достаточно большой огонь, такой, чтобы его можно было увидеть с корабля. Огонь нужно было расположить так, чтобы он находился в створе входа бухты. При наличии топлива зажечь большой огонь дело нетрудное. У нас же не было не только сухой древесины, но и сырой в количестве, достаточном для большого костра. Задача осложнялась тем, что нужен был не дым, а большое пламя. На темном фоне острова и при облачном небе на расстоянии 15—20 миль заметить дым, как бы густ он ни был, дело трудное.

Единственный материал, имевшийся у нас в большом количестве, был мох, и я решил из него устроить большой костер. Сам по себе мох, если и горит пламенем, то очень небольшим. Верхний слой кучи мха, обуглившись, перестанет пропускать огонь к центральным частям кучи, и пламени не будет. Куча будет только густо дымить. Да и мха нужно много, чтобы горящая масса была большой. Решил пожертвовать пустыми бочками из-под сахара. Отправил на гору, которую потом стали звать «Маячной», две бочки, при чем расположил их не на вершине, а несколько ниже, чтобы пламя не меркло в пространстве, а освещало большую площадь вокруг себя и огонь был бы заметнее с большого расстояния. Бочки с выбитыми днищами поставили друг на друга, наполнили и обложили с внешней стороны грудами мха. Получился высокий, в три слишком метра конус. Если бы нам удалось заставить сложенный материал интенсивно гореть, получился бы большой огонь, видимый издалека. Принесли два боченка негодного керосина, бывшего на радиостанции. Он был смешан с машинным маслом и был негоден к употреблению. Время зажигания огня мы согласовали по телеграфу, чтобы на судне приготовились наблюдать, а с фактории об этом нам должен был дать сигнал Званцев при помощи фонаря. Уже стояли довольно темные ночи.