5 августа (День моего пострига в схиму).

Слава Богу, упование на Господа не посрамляет: озаботившие мой ум и сердце помыслы о больном и об исповедниках и причастниках не произвели своего смущающего сердце действия: и больному нашелся услуживающий, вместо отказавшегося, и исповедь прошла мирно. Теперь будем готовиться к светлому празднику Христова Преображения: да воссияет и нам грешным свет Его присносущный молитвами Богородицы, и да обновятся в душе моей чувства покаяния и пострижения в схиму, которая есть образ сугубого покаяния с умерщвлением миру и молитвы не только о себе, но и о всем мире. Схимник — всегдашний неусыпный молитвенник к Богу, в каковом подвиге более всего выражается умерщвление миру для жизни во едином Боге. С наступающего праздника мы со своим спутником положили мне начать заниматься «художественною» молитвою. Для сего после вечерни, пред ужином, прочитали подходящее учение из Никифора уединенника в Добротолюбии. Но при чтении произошло искушение: мой сожитель, читавший Добротолюбие, по какому–то моему замечанию ему во время чтения, зазрел меня в подозрительности, а потом и строгий суд высказал на мою частую гневливость и нетерпеливость, и по одному недавнему, припомненному им случаю моей вспышки нетерпеливости по поводу его медлительности в исполнении своего приказания, и, тогда же, как заметил он, увидел ясно, что молитва мне не дается, как страдающему гневливостью и вообще строгостию и жестокостию к ближним, и советовал мне, в противоположность тому, иметь простоту.

Я вполне принимал его обличение и совет. Но видя резкость его суждения о моей страсти и непостоянство в суждении — то он поощрял меня на умную и даже художественную молитву, то вдруг резко и решительно высказывает безнадежность и неспособность меня к ней, — тоже стал сомневаться в себе, сознавая свою опасную страсть, и в нем, за то, что он — и сам неопытный и новоначальный в деле умной молитвы (а только начитанный) — из чина советника и спутника выступает диктатором совести и предводителем моим, что и для него не полезно, хотя бы он и мог быть полезным мне своими замечаниями, как близкий мне; при такой же самонадеянности его, я не мог довериться ему, как незаблудному учителю, орудию Божия Промысла, Который действует только через смиренных. «Идеже два или три вас совещается о какой–либо вещи или собраны во имя Мое, то будет им от Бога, или Я посреде их». При совещании только двух или трех под руководством Господа, а не при своенужии и любоначалии, спеется благое дело Божие. Власть, с одной стороны, и послушание — с другой, правильно и благоплодно действуют только в отношении начальника и подчиненного или старца и ученика, а не в отношении равных спутников–советников в общем предпринятом деле Божием, тем более не в отношении ученика к старцу. Итак, я оставил «художественную» молитву, как несвоевременную для меня, а стал продолжать по–прежнему простую с упованием на милость Божию.

6 августа

Бдение прошло в обычной молитве Иисусовой. Под конец правила, когда обратился в молитве ко Пресвятой Богородице, чувство умиления исполнило сердце, как будто я соскучился, не призывая как прежде обычно в молитве Пресвятую Богородицу и святых, а довольствовался теперь во всем молитвенном правиле одною молитвою Иисусовою. Если и святые великие молитвенники, таинники Божии призывали в молитвах Пресвятую Богородицу и святых угодников Божиих, как друзей и слуг Божиих, тем более и мы, немощные и грешные, нуждаемся в ходатайстве за нас святых Божиих при молитве Иисусовой и не забывать совершенно о них, особенно Пресвятую Владычицу Богородицу. Посему–то и Преп. Серафим Саровский, как сам творил, так и других учил творить после обеда молитву Иисусову с прибавлением: «Богородицею помилуй нас».

И при Божественной праздничной Литургии сподобил Господь умиления, а также вечером, при окончании молитвенного правила. Чувство умиления, исполняющее сердце, без особого художества может показать место сердечное и служить простым, естественным, (а не искусственно–художественным) и благодатным способом вхождения в него и пребывания в нем. Этим способом благодать Божия учит простых и усердных молитвенников истинной умной молитве (Св. Максим Капсокаливит), хотя может быть и не так скоро, как вместе с художественным способом, предлагаемым святыми отцами в Добротолюбии, особенно под руководством опытного наставника.

Днем мой сожитель опять начал дело о художественной молитве (такова его ревность о ней). Для памяти дал мне выписку из Св. Григория Синаита в Добротолюбии: «Истинное начало молитвы есть: 1) сердечная теплота, попаляющая страсти, 2) отраду и радость вселяющая в сердце непоколебимым возлюблением и 3) утверждающая сердце несомненным удостоверением». Все приходящее в душу, говорят святые отцы, чувственное ли то или духовное, коль скоро сомневается в нем сердце, не приемля его, несть от Бога, но послано от врага. Эту выписку я понял как рецепт на вчерашнее мое сомнение и малодушие, какое произвела на меня вчерашняя нами начатая беседа по прочтении из Никифора уединенника о художественной молитве. Размышляя по поводу сей данной мне сожителем для напоминания выписки из Преп. Григория Синаита, я думал, что Преп. Григорий говорит о начале «истинной», т. е. совершенной духовной молитвы, которая действительно начинается с теплоты сердечной и возбуждается и продолжается радость и прочие плоды благодатные; а не о той новоначальной, к какой мы приступаем с покаянием и сокрушением и с целью побеждения страстей. Иначе мы, еще страстные, совсем не должны и приступать к сей молитве — умно–сердечной. О сем подробно рассуждается в житии Блаж. Паисия Величковского (собственно у сотрудника его Василия Поляномерульского). Равно и выписку о «сомнении и удостоверении сердца» мой сподвижник, как мне кажется, должен бы смиренно приложить как рецепт к себе, что вел вчерашнюю беседу не в духе Божием, а, как я заметил уже, самонадеянно, с ревностью не по разуму, а потому его строгое суждение и осуждение моей неспособности к умносердечной молитве породило во мне сомнение и малодушие. Вечером он опять начал беседу об умной молитве. Я, хотя и не желал (ибо смущался немного за его настроение), но высказал ему только что записанное мною свое мнение по поводу вчерашней беседы нашей, но в самооправдании, что будто он говорил о неспособности моей к совершенной, а не вообще умно–сердечной, художественной молитве — не принял со смирением моих замечаний, и мы оба решили, что мы не готовы к молитве умносердечной «художественной», а должны только плакать о грехах своих в покаянии новоначальной молитвы. И порешил я продолжать начатый уже способ умносердечной молитвы, в дальнейшем уповая на милость Божию, ибо молитва, по Лествичнику, есть уже уменьшение раздражительности (слово 28), и с тем мы распростились и пошли ко сну ночному с чувством малого неудовольствия сердечного о таком исходе нашей беседы.

7 августа

При первом пробуждении от ночного сна меня немного зазрила совесть. Напоследок вчерашней вечерней нашей беседы мой собеседник заключил: «Теперь я ничего не буду говорить и навязываться со своими наставлениями: а буду говорить, когда спросят меня». Но я на это ответил: «Не о чем теперь уже спрашивать». На это он, смирившись, умолчал, а мне бы по смирению надо бы и за это его поблагодарить и все–таки я имел бы с кем проверять себя, а там дело опять наладилось бы. Но я однако для приучения своего ученика к смирению, для пользы его, удержался от полезного мне извинения пред ним, думая и наперед пользоваться его замечаниями при всяком случае.

День этот прошел не в такой же внимательной, как прежде, молитве. Мысль часто возвращалась к предмету предыдущих несогласных бесед, а чрез то и к другим предметам попечительности. Это заметно было и для моего сожителя, и он по своей ревности не утерпел не заметить мне: «Забыли, Батюшка, свои тысячи» (т.е. молитвы). Я же, приготовившись принимать его замечания для пользы своей, с охотой сознался пред ним в своем развлечении и просил прощения, и он остался, как заметно было, доволен сим моим признанием, и дело пошло, слава Богу, как будто наладилось по–прежнему. И правило свое докончил со вниманием и на другой день.

8 августа

Все правило свое кончил к заходу солнца, хотя четыре часа потратил на принятие посетителя и приготовление обеда вместо брата (ученика), ушедшего в лес за дровами и проходившего 10 часов. Сегодня память Св. Григория Синаита аскетического об умной молитве писателя, его же молитвами да сподобит Господь и нас своего преуспеяния в ней.

9 августа

Вчера пришедший гость еще отнял у меня на беседу с собою часа три. Много говорил за себя, и мне пришлось более слушать и только изредка отвечать. С многоговорливым, о духовном однако, гостем надо более предоставлять ему говорить, чтобы не оскорбить его, а самому в это время не внимать много его беседе, молиться тайно и за себя и за него, и Господь Сам положит на сердце его прекратить беседу, когда она не нужна и праздна становится. После, отпустив его с обоюдным миром, легко можем перейти к своему молитвенному подвигу. Однако, после беседы на вечернем, после ужина, правиле ослабел и душевно и телесно. «Тяготы друг друга носите».