Эти затруднения, по нашему мнению, могут быть удовлетворительно разрешены, если наблюдения над литературной стороной произведения сопоставить с свидетельством блаж. Феодорита, — тогда для нас станет принудительно очевидным вывод, что не может быть признано цельным произведением, и что в таком виде, как представляет его нынешний текст, оно вовсе не было написано Аполинарием. Поэтому у блаж. Феодорита и не встречается название , — он не знал его, и именно потому, что не было и такого произведения.

нашему мнению, дело представляется в таком виде. Аполинарием написано было несколько отдельных произведений, по–видимому, небольшого объема, и три из них с теми заглавиями, какие даны у Феодорита; в таком виде они существовали некоторое время и у отдельных лиц даже и тогда, когда в других местах из них сделано было другое употребление. Когда в аполинарианских кругах выяснилась возможность сохранения произведений учителя только под именами знаменитых представителей православия прежнего времени, то достигнуто это было не путем простой перемены в надписании, а после предварительной редакторской работы. По крайней мере четыре произведения были соединены в одно и расположены в таком порядке: неизвестное по заглавию произведение дало материал для §§ 1–3; поставлено на втором месте и занимает в нынешнем тексте §§ 4–26 (если §§ 13–26 принадлежат не к другому произведению); за ним поставлено — §§ 27–34, наконец, — §§ 35–43. Но при этом произведения Аполинария взяты были не в целом виде, а в сокращении; степени его мы не можем теперь определить, но ясные следы его видны в той отрывочности, какая наблюдается как во всем произведении, так и в отдельных его частях, а также и в переходах от одной к другой. Сокращение находит свое подтверждение и в том факте, что один отрывок из , приведенный блаж. Феодоритом, не оказывается в настоящем тексте: редактором он был опущен. Этот отрывок следующий: „поклоняемся же Богу, Который принял плоть от Марии Девы и вследствие этого есть человек по плоти, но Бог по духу“ [723] . По справедливому мнению К. Каспари [724] , он должен был стоять между словами и , т. е. в § 11 нынешнего текста .

При таком происхождении произведения становится более понятным и заглавие, данное ему уже после указанной редакторской работы: . Это — не „подробное“изложение веры и не исповедание веры только по некоторым пунктам, а изложение веры, составленное из отрывков, избранных мест и т. д.

Таким происхождением , по нашему мнению, объясняются как особенности этого произведения, с его повторениями, отрывочностью изложений, отсутствием плана и т. п., так и тот факт из его истории, что блаж. Феодорит не знает позднейшего названия этого произведения и в то же время приводит из него выдержки с определенным указанием на их автора — Аполинария.

Ho когда произошла эта композиция из произведений Аполинария, почему она была усвоена св. Григорию Неокесарийскому и почему это усвоение было принято на веру и добросовестно, напр., Евтихием?

Что касается вопроса о том, кто и когда произвел этот подлог, то в решении его мы примыкаем к К. Каспари [725] и проф. A. А. Спасскому [726] , изменяя только, соответственно сказанному раньше, самый объем и характер подлога. Виновниками подлога были аполинариане, но не те, которые стояли вне церкви, так как они имели все побуждения читать и распространять произведения Аполинария под его собственным именем; а те, которые по сообщению блаж. Феодорита [727] , около двадцатых годов V века лицемерно присоединились к православной церкви и не отреклись от своих убеждений или, по крайней мере, отреклись не всецело, но воспользовались своим положением для того, чтобы заразить своею болезнью и многих бывших дотоле здравыми. Они должны были скрывать свою преданность Аполинарию, а сочинения его могли распространять, только надписавши их уважаемыми в церкви именами авторитетных отцов и учителей православия, что они и сделали, воспользовавшись именами св. Григория Чудотворца, Римских епископов Феликса и Юлия и Афанасия Александрийского. Для этой цели они выбрали небольшие произведения Аполинария и не такие, принадлежность которых ему была общеизвестна, а меньшие или совершенно маленькие и неизвестные. Подлог имел успех именно потому, что для этой цели использованы были только те произведения, „где аполинарианское учение прикрывалось общностью выражений и неопределенностью терминологии, где аполинарианство в чистом резком виде не выступало“ [728] ; — такие общие места могли быть или просмотрены, или понимаемы в православном смысле, или изъяснены согласно с православным учением. Св. Григорий Богослов обвинял и действительных аполинариан в том, что они пред православными исповедуют благочестивые речения и употребляют такие выражения, которые, если понимать их хорошо, согласны с благочестием, а если толковать худо, заключают в себе злочестие; этим он объяснял неприятную для него историю с исповеданием веры аполинарианина Виталия, которое он прежде принимал, а потом отверг, как еретическое [729] . Кроме того, как показывает , с этою целью производилось и особое редактирование произведений Аполинария путем сокращения использованных для этого его произведений. Причем, несмотря на то, что в интересах аполинариан было распространение христологического учения, фальсификаторы в своей композиции дали значительный перевес триадологическим разъяснением, но за то именно в специфически аполинарианское учение выражено более отчетливо по сравнению с другими произведениями Аполинария, приписанными Феликсу, Юлию и св. Афанасию, вероятно, в той надежде, что при таких обширных и правильных тринитарных частях этого произведения церковному читателю не бросится в глаза довольно сильный аполинарианский отпечаток христологических частей [730] . Подлог был настолько удачным, что даже св. Кирилл, Алекс., а за ним 3–ий вселенский собор пользовались посланием Аполинария к импер. Иовиану, как подлинным произведением св. Афанасия Александрийского, а также и . Около того времени, когда произошло указанное присоединение аполинариан к Церкви, совершены были и подлоги, во всяком случае до 3–го вселенского собора, когда можно видеть следы пользования подложными произведениями.

Ho почему той композиции, какую представляет нынешний текст , усвоено было имя св. Григория Чудотворца?

Объяснения этого факта нельзя искать в какой-нибудь связи с именем св. Григория чудотворца даже в той неопределенной форме, какую указывал И. Дорнер, потому что, как мы видели, в своем происхождении не имело никакого отношения к св. Григорию Чудотворцу. Не могли оказать исключительного влияния в этом отношении и совпадения в отдельных словах и выражениях между символом св. Григория и , так как они не настолько очевидны, чтобы могли производить непосредственное впечатление, — однако их нельзя не учитывать при решении этого вопроса. Вероятнее всего, что здесь имела значение слава св. Григория Чудотворца, который был преимущественно известен, как автор символа, излагающего учение о Троице. „Легковерный и малообразованный читатель, наслушавшись о „вере“Григория Чудотворца, легче и скорее мог поддаться обману, читая в надписании Аполинариева сочинения, — тоже о вере, — имя Григория, и в его содержании — православное учение о Троице. Но так же легко мог обманываться и тот, кто имел под своими руками подлинное сочинение Григория Чудотворца: то было краткое исповедание, а Аполлинариево — пространное; при сходстве терминологии и содержания естественно рождалось желание считать оба изложения веры делом одного автора“ [731] .

Ho кроме этого факта, по нашему мнению необходимо обратить внимание на изданный К. Каспари [732] символ Григория Богослова на сирийском языке по нитрийской рукописи Британского Музея: Cod. DLIX, Add. 18, 815, saec. circa IX, fol. 29a–30b. [733] . Это исповедание представляет композицию из двух частей: 1) символа Григория Чудотворца и 2) начала (§§ 1–3). В Надписании его стоит просто „Святого Григория“, а в подписи: „Святого Григория, епископа Назианзского“. Как возникла эта композиция и как произошло, что она приписана Григорию Назианзину? К. Каспари [734] высказывает такое предположение. Кто-нибудь (вероятно, монофисит в интересах своей партии) желал дать оба приписанные св. Григорию исповедания веры — краткое тринитарное и в непосредственной последовательности, как веру, которую проповедовал этот знаменитый древний учитель, но в последнем, вследствие длинноты его, и, если сирийский переводчик был первым, от которого проистекает эта композиция, может быть, также и потому, что перевод показался ему трудным, не пошел дальше начала. В надписи намеченной им, но осуществленной в самой малой части, композиции он обозначил виновника этого двойного исповедания только именем Григория, т. е. поступил совершенно так, как и другой переписчик который дал маленькое тринитарное исповедание Григория Чудотворца в Cod. Syr. Mus. Brit. DCCLIV Wr., Add. 14, 598, надписав его просто: „Откровение Григория“. На возникшее указанным образом произведение натолкнулся потом позднейший (переписчик или читатель) и дал ему подпись, какая стоит в кодексе, будучи того мнения, что Григорий надписания не может быть никем другим, как только Григорием, епископом Назианзским, самым известным между Григориями восточной церкви. — Возможно также, что виновник этого произведения потому остановился на данных им частях начала , что оно показалось ему, в связи с предшествующим исповеданием веры, достаточным выражением веры Григория Чудотворца [735] .

Нам представляется, что не исключена возможность и того, что сирийский перевод передает уже существовавшую греческую композицию; а в таком случае возможно было бы предположить, что символ Григория Чудотворца был использован редактором и поставлен им в начале этого сочннения, составленного им из нескольких произведений Аполинария, в качестве предохранения от каких-либо подозрений. Но так как символ Григория Чудотворца был известен и распространен, как самостоятельное исповедание, и так как, далее, он не давал ничего для христологии, которая интересовала аполинариан, то он скоро отпал. Но след этой связи остался в указанной сирийской рукописи. Начало нынешнего текста не только не заключает в себе ничего противоречащего этому предположению, но как будто даже требует предварительного триадологического исповедания, извращаемого еретиками, параллельно тому, как автор поступил в отношении к христологическому учению: в § 2 он пишет: „исповедание же церковное и спасительное для мира есть вера в воплощение Слова“, а в § 3 говорит: „если же некоторые и здесь извращают священную веру“. Если высказанное нами предположение правильно, то вопрос о том, почему усвоено св. Григорию Чудотворцу, получает естественное разрешение.

Св. Григорий Нисский, автор похвального слова о жизни св. Григория Неокесарийского, характеризует его как ревностного и сильного проповедника. Привлекательная сила его слова, по свидетельству Григория Нисского, была так велика, что уже после первого возвещения имени Христова неверным быстро возрастало число обращенных к вере: „Слушавших слово его сперва было малое число; но прежде нежели окончился день и зашло солнце, столько присоединилось их к первому собратию, что множество уверовавших достаточно было, чтобы составить народ. Утром опять появляется народ у дверей, вместе с ними и жены и дети, и преклонные летами и страждущие от демонов или другого какого-нибудь недуга. И он, стоя в средине, уделял силою Св. Духа каждому из собравшихся то, что соответствовало его нуждам: проповедывал, рассуждал, увещевал, учил, исцелял“ [736] . По условиям архипастырской деятельности св. Григория, носившей по преимуществу миссионерский характер, содержание его проповедей было самое разнообразное. Прежде всего он раскрывал тайны христианского боговедения, существенное содержание которого изложено в символе св. Григория. Ho, кроме утверждения паствы в правом понимании христианского догмата, св. Григорий, применительно к состоянию паствы и к нуждам отдельных ее членов, непрестанно наставлял верующих в благочестии и христианской жизни: „Плачущий, — говорит св. Григорий Нисский, — получал утешение, юноша — вразумление; старик наставляем был приличными речами; рабы, чтобы повиновались господам своим, владельцы, чтобы человеколюбиво обращались с подчиненными; бедного учил он, что единственное богатство есть добродетель, что это имущество может приобресть каждый, кто не захочет; напротив того, обладающего богатством вразумлял и учил, что он только распорядитель своего имения, а не господин. Женам подавал пристойные, детям — соответственные возрасту, отцам — приличные правила“… [737] .