— Да пусть приезжает! — усмехнулся Елли.

Мы ему покажем.

И он энергично потряс кулаком.

— Конечно, покажем! — заголосили хором уже сильно захмелевшие друзья Елли. — Подумаешь, какой-то сержантишка!.. За твоё счастье, Елли!

Дружно зазвенели бокалы. Все выпили.

— Э, вы ещё увидите моё счастье! — самодовольно улыбаясь, сказал Елли. — Приглашу вас всех на свадьбу и покажу вам девушку с лицом прекрасным, как луна…

Друзья пировали. Время шло. Троим уже надоела болтовня Елли, и они незаметно ушли из ресторана. Но их места не остались пустыми. Их заняли другие, завернувшие в ресторан выпить кружку пива, потом, гремя стульями, к шумной весёлой компании пересели от соседних столов какие-то пьяные, совсем уж незнакомые люди. А Елли всех радушно угощал и болтал без умолку.

Наконец подошла официантка и сказала, что ресторан закрывается, и положила перед Елли счёт.

— Сколько там? — спросил Елли, ткнув пальцем в счёт.

— Девятьсот семьдесят пять рублей тридцать четыре копейки.

Друзья Елли, услышав эту цифру, на минуту протрезвели, заморгали глазами и стали рыться в карманах. Одни вынули по пятьдесят рублей, другие по сотне, а третьи сделали вид, что они совершенно пьяны и ничего не слышат.

— Вот, Елли, расплатись за нас, — говорили друзья, протягивая деньги.

Но Елли величественным жестом отстранил их руки и сказал с укоризной:

— Да что вы, не туркмены, что ли? Не знаете нашего обычая? Я вас пригласил, я и плачу. Уберите свои гроши! Спрячьте поглубже в карман.

И, вынув из кожаной сумки пачку денег, перехваченную крест-накрест узкими полосками серой бумаги с надписью «1000», с величавой небрежностью протянул официантке.

— Вот вам… В расчёте?

— Да, в расчёте, спасибо! — сказала та и стала убирать посуду со стола.

Все встали, и малорослый Елли сразу затерялся среди них, как в дремучем лесу. Так показалось официантке, и она подумала: «И весь-то с ноготок, а богатый…»

Елли протиснулся вперёд и, важно покачиваясь, вышел из зала. Следом за ним шла его свита, но не так уж почтительно и не так бодро, как раньше.

В колхозе «Новый аул» на самом краю, возле мельницы, стоял дом, а за ним шелестел садик старика Ханкули. Впрочем, его не следовало бы называть стариком. Хотя ему и было уж под шестьдесят, но выглядел он ещё молодцом. Высокий, прямой, с чёрными густыми бровями, с пушистой, уже начавшей седеть бородой, он казался значительно моложе своих лет и не утратил ещё своей красоты.

Зато жена его Тяджгуль, хотя и было ей всего-то сорок пять лет, уже увяла от забот и выглядела старше своего мужа.

Ханкули не любил утруждать себя и устроился сторожем на мельнице, а Тяджгуль усердно работала в поле, а дома разводила шелковичных червей, готовила обед, ухаживала за скотиной. Всё это, конечно, не молодило её.

У них были сын и две дочери. Сын обзавёлся семьёй и отделился от них. Старшую дочь они давно уже выдали замуж. Осталась у них в доме одна младшая дочка Бахар.

Бахар вместе с матерью разводила шелковичных червей, ткала ковры. И они вдвоём зарабатывали гораздо больше, чем ленивый Ханкули.

Ханкули, надо сказать, был очень скупой человек.

Когда Тяджгуль и Бахар сдавали коконы в городе или продавали ковры и привозили домой деньги, шёлк, ситец на платья, они должны были все — и деньги, и покупки — сейчас же сдать Ханкули для учёта дохода и расходов. Такой уж закон был установлен.

Он садился, раскладывал перед собой деньги и покупки и начинал считать и, если они потратили в городе полтора-два рубля на мороженое или на два чайника зелёного чая в чайхане, то поднимал такой крик, как будто они промотали всё его состояние.

В тот день, когда Елли Оде пировал с друзьями в ресторане, в доме Ханкули произошло такое событие.

Рано утром Бахар и Тяджгуль аккуратно сложили в корзины голубоватые, жёлтые первосортные коконы, и, надо сказать, сложили их немалое количество, так они умело и старательно выкармливали своих шелковичных червей.

Потом они сняли со станка только что сотканный превосходный текинский ковёр, всё это вынесли во двор, положили на колхозный фургон и поехали в город.

К вечеру они вернулись из города с пустыми корзинами и с мешком, туго набитым шёлком-сырцом, четырьмя кусками красной домотканой шёлковой материи на платье и ситцевыми тканями с яркими пёстрыми цветами. В руке Тяджгуль держала платок, в котором были завязаны деньги.

Обе вернулись усталые, пыльные, но очень довольные и даже весёлые.

Как только Тяджгуль переступила через порог дома, муж сейчас же выхватил у неё из рук платок с деньгами и стал спрашивать, почём сдали коконы, сколько получили за ковёр, сколько заплатили за материю.

При этом он проявил такую жадность и такую подозрительность, что даже Тяджгуль и та удивилась, хотя давно уже привыкла к таким допросам.

Когда жена сказала ему, сколько они получили за коконы, Ханкули закричал: