И вновь пришлось пуститься на маленькую хитрость. К тому времени у меня была запланирована официальная поездка в Париж, и я решил совместить одну поездку с другой. Я написал Ельцину бумагу, что собираюсь во Францию, нанести ответный визит недавно приезжавшему в Россию тамошнему Генеральному прокурору, и был без промедления отпущен.

Еще одно небольшое отступление, снова на «телефонную» тему. К тому времени мы с Карлой беседовали по телефону достаточно часто, как минимум пару раз в месяц. Как выяснилось позднее, разговоры эти стали одной из самых моих больших ошибок. Точнее, не сами телефонные беседы, а то, что я не предупредил свою собеседницу о суровых российских реалиях, об «особенностях» российского телефонного общения.

Честно говоря, мне даже было как-то неудобно, стыдно говорить ей о том, что в нашей стране могут прослушиваться телефонные переговоры даже Генерального прокурора. Чтобы не быть голословным, приведу такой пример: беседуя по правительственной, абсолютно закрытой, кодируемой связи, я не раз чувствовал, как в трубке вдруг резко падало напряжение и начиналось непонятное, еле уловимое ухом шуршание – кто-то подсоединился. Несколько раз я говорил об этом Крапивину и Старовойтову, руководителям ФАПСИ и ФСО, но они отнекивались и переводили мой вопрос в шутку. Да что я? Помню, в одном из своих интервью даже премьер-министр Виктор Черномырдин признался, что подозревает, что его телефоны прослушиваются. Более того, как-то в приватной со мной беседе Черномырдин признался, что сам Ельцин, Президент России, опасается того же. Как говорится, выше уже только Бог… Остается только вспомнить тотальную слежку сталинской эпохи и посетовать, что и сегодня мы ушли от нее не на очень далекое расстояние.

Дело осложнялось еще и тем, что даже мы, прокуроры, не знали всех закрытых, по сути, секретных инструкций, в содержание которых был посвящен очень узкий круг людей. А не зная, что в них написано, как с ними бороться?

Главная же проблема состояла в том, что, опять же по законодательству, прокуратура не имела право осуществлять надзор за оперативно-розыскной деятельностью спецслужб. Позднее я сумел добиться весьма существенных поправок к закону, но, не имея мощной поддержки президента и других власть имущих, до конца довести дело не смог. Реально поставить под контроль выходящую за рамки закона деятельность спецслужб при проведении оперативно-технических мероприятий, заставить их отказаться от порочной практики «подслушивать» всех и в любое время без законных на то оснований, к сожалению, мне тогда так и не удалось.

Конечно, я не мог рассказать обо всем этом Карле. Сам я, наученный нашей горькой действительностью, естественно, ничего лишнего ей по телефону не говорил: лишь согласовывал даты, может быть, делал какие-то намеки. Она же, как правило, беседуя по телефону, всю информацию выкладывала как на духу – со всеми фамилиями и фактами, то, о чем открыто говорить было ну никак нельзя.

Воспаление легких скосило меня буквально за пару дней до запланированного в Париж вылета. Врачи потребовали, чтобы я лег в больницу. Никакие мои доводы о том, что мне необходимо уехать, они не принимали: понимаем, дескать, – Париж, Елисейские Поля, Монмартр… Но здоровье-то тоже беречь надо… А у меня в голове и мыслей о Париже нет – одна Швейцария…

Короче, я их все же уломал. Нагрузили меня эскулапы в дорогу всякими препаратами, пилюлями, и я поехал. Остановился в нашем парижском посольстве, нанес ответный визит французскому Генпрокурору Бержелену. Должен был встретиться с находящимся в эмиграции бывшим мэром Санкт-Петербурга Анатолием Собчаком, но не сложилось. Под конец визита дал несколько интервью и уехал. В общем, как я и предполагал, – обычная поездка.

Пробыв в Париже запланированные три дня, на обратном пути я завернул в Женеву.

Встретить меня Карла сама не смогла, но прислала свой бронированный лимузин. К слову сказать, на тот момент она была единственным охраняемым государственным служащим Швейцарии. Такого бронированного авто и охраны не было даже у швейцарского президента.

Как и в прошлый раз, остановился я в российском посольстве, у Степанова. Помню, беседуя со мной, он, как бы сетуя, промолвил:

– Сколько же денег наших в Швейцарии крутится… Какие темные дела проворачиваются…

Уже позднее, зная многие детали дела «Мабетекса», я понял, что в душе у этого высокого и приятного в общении человека шла нелегкая нравственная борьба. Как патриот, государственник, он, конечно, искренне переживал все то, что творилось с нелегальным вывозом в Швейцарию капиталов из России, говорил об этом с болью. Наверняка он обладал по этому вопросу обширнейшей информацией, но делиться ею со мной, естественно, не собирался. Дочь его, как я уже говорил, работала в компании у Пакколи. Уверен, что Степанов знал о многих его махинациях, завязанных на Кремле. Но ни мне, ни кому бы то ни было еще рассказать об этом не пожелал. Тем не менее я не в претензии. Человек попал в нелегкую житейскую ситуацию. Я чувствовал, что помогал он мне как мог, но откровенного разговора у меня с послом, к сожалению, так и не получилось.

Уже первая встреча с госпожой дель Понте (а было их несколько) показала, что приехал я в Швейцарию отнюдь не напрасно. Не тратя времени, она сразу приступила к цели моего визита.

– Господин Скуратов, – сказала она, как и прежде, пытливо глядя прямо в глаза, – я хотела бы познакомить вас с главным свидетелем по делу «Мабетекса».

Утром следующего дня я встретился в ее кабинете с молодым человеком приятной внешности. Звали его Филипп Туровер.

Первое, что бросилось в глаза, – это хорошие манеры и прекрасное знание русского языка. Как рассказал сам Филипп, родился он в Советском Союзе. Его отец был испанцем – из тех испанских детей, которых в тридцатые годы, спасая от войны, переправили в СССР. Здесь он вырос, стал одним из крупнейших экспертов в области испанского языка и литературы, познакомился с русской женщиной, будущей матерью Филиппа. Кстати, полностью фамилия Туровера звучит как Туровер-Чудинова. Второй частью фамилии он отдал дань уважения своей матери. Ну а странное для русского уха «женское» окончание для Испании вполне допустимо, если учесть, что тройные-десятерные по длине имена обычны для католиков. Удивительно другое. Девичья фамилия супруги Павла Бородина – главного оппонента Туровера – тоже Чудинова. Честно говоря, я был этим совпадением просто поражен. Да, от судьбы действительно не уйдешь: главным обвинителем стал однофамилец…

Отказавшись от российского гражданства, Филипп Туровер в 1983 году уехал в Испанию, на родину отца. Здесь он получил блестящее экономическое и правовое образование, свободно общался на шести языках. Вернулся в Россию, кажется, в начале 90-х годов, работал в Москве представителем известного швейцарского «Banco del Gottardo».

В присутствии Карлы Туровер рассказал мне просто фантастические вещи.

Работая в московском представительстве швейцарского банка, Филипп был в курсе проведения многих финансовых операций. Он стал свидетелем попыток КПСС отрегулировать работу с финансами через счета в различных зарубежных, а также отечественных коммерческих банковских структурах типа «Финист Банка», СБС и других. Коммунисты были уверены, предполагали, что их партия будет жить и работать всегда и при любых условиях, даже в условиях нелегальных, в подполье. Деньги записывались на доверенных лиц.

Уже потом, когда КПСС окончательно разрушилась, кое-кто из этих людей, как я узнал, записанные на них многомиллионные суммы вернуть отказался.

Застал он и период так называемой «первой волны коррупции», известной, к примеру, махинациями с чеками «Урожай», когда «в никуда» исчезли колоссальные деньги, выделенные государством для поддержки сельского хозяйства. Туровер был в курсе всех деталей заключения крайне невыгодного для России договора со швейцарской фирмой «Noga». Документы контракта были составлены так, что именно государство (то есть Россия) выступало в сделке в качестве юридической стороны, что подкрепил своей подписью тогдашний первый вице-премьер Геннадий Кулик.

В результате наша страна была вынуждена отвечать по сделке любым принадлежащим ей имуществом (выставкой музейных картин, самолетами, парусной яхтой…), которое владелец фирмы Noga с маниакальным упорством пытался арестовывать то в одной, то в другой стране.

Ну и конечно, сам «Banco del Gottardo». Популярность этого банка и доверие к нему в России были столь велики, что он даже собирался организовать у себя что-то вроде «Клуба кредиторов российской экономики». Естественно, Туровер был в курсе практически всех проходящих через банк финансовых потоков, большинства проворачиваемых этим банком в России дел.

Но главное состояло в том, что Филипп Туровер отличался необыкновенной скрупулезностью, чрезвычайной дотошностью и экстраординарной педантичностью. Он делал копии едва ли не всех проходящих через него финансовых документов. Собранный им за годы работы в Banco del Gottardo уникальный по своей значимости и величине архив занимал несколько десятков битком набитых папками объемистых коробок. Именно этот архив и стал основой для проведенного швейцарцами полицейского расследования, результаты которого Карла дель Понте и выслала в адрес российской Генеральной прокуратуры.

Не вдаваясь в детали, Туровер рассказал мне, как действует механизм мошенничества. Схема была классической. При заключении подрядов на реконструкцию Кремля «Мабетекс», возглавляемый Беджетом Пакколи, намеренно завышал объемы работ и их общую стоимость. Договор подписывался без предварительно составленной сметы. После этого «Мабетекс» нанимал субподрядчиков, выплачивая им намного меньше зафиксированных на бумаге цифр. Затем производился так называемый «откат». Дельта – разница между реальной стоимостью проделанной работы и той, что записана в документе, – делилась, и солидная ее часть возвращалась тем, кто в свое время обеспечил Пакколи эти супервыгодные подряды. Причем обеспечены они были «Мабетексу» практически без обычного в таких случаях конкурса-тендера, то есть вне конкуренции.

Любая стройка – хороший способ украсть деньги. А реконструкция Кремля – это была очень большая стройка. Как поведал Туровер, руководитель секции русских клиентов «Banco del Gottardo» Франко Фенини рассказал ему, что сам видел, как перед очередным отъездом в Москву Беджет Пакколи брал с собой огромное количество наличных денег и драгоценностей, которые впоследствии передавал в Управлении делами Президента «нужным людям». Были и другие факты…

Я был потрясен услышанным. Одно было абсолютно ясно: дело можно двигать вперед – оно того стоит. Но рассказ Туровера, пусть и чрезвычайно интересный, являлся на тот момент не более чем просто рассказом, так сказать, светской беседой. Как превратить его в документ, который можно подшить к делу?

Не особо надеясь на успех, я спросил у Филиппа:

– Как часто вы бываете в Москве?

Тот ответил, что регулярно и проводит там иногда довольно длительное время.

– Готовы ли вы прийти к нам в Генеральную прокуратуру и дать официальные свидетельские показания, причем по всей форме, с предупреждением об ответственности за дачу ложных показаний?

Не знаю, возможно Туровер мысленно уже давно ждал этого вопроса, потому что ответил на него он практически не раздумывая, быстро и недвусмысленно: