С Пал Пальнем Бородиным я впервые встретился, когда тот от имени Ельцина прилетел на инаугурацию Президента Бурятии Потапова в 1993 году. В то время я был директором НИИ Генпрокуратуры, а Бурятия – моя родина, и я активно помогал Потапову. Бородин тоже жил до этого на Севере, в Якутии, поэтому в Бурятии его знали многие.

Когда я стал Генпрокурором, мы познакомились поближе. Наши отношения приобрели неформальный, практически дружеский характер. Конечно, в идеале Генпрокурор не должен был и не мог водить дружбу с управделами. Здесь можно привести в качестве примера одного из моих предшественников – Казанника, который, придя в Кремль, подчеркнуто не контактировал вне рабочего времени ни с кем, жил очень замкнуто и закрыто. В профессиональном плане он выбрал линию, которая была, наверное, правильной. Но в наших российских условиях она совершенно нереальна. Зачем искусственно создавать ситуацию, когда следует действовать, сообразуясь с реалиями, конечно, не преступая при этом рамки закона. Все правильно: существует прокурорская этика, которая предполагает достаточно замкнутый образ жизни, прокурорам вообще нежелательно много общаться. Но как это сделать, если ты официальное лицо, должен ходить по приемам и банкетам…

Главное другое – алгоритм поведения. А он был у меня таков: я должен действовать во благо прокурорской системы, которую я возглавлял. А система эта работала в тяжелейших условиях: отсутствие финансирования и прочих ресурсов, мощный прессинг со стороны… Тем не менее никаких сбоев в ее работе я допустить не имел права. Бородин был очень важен для меня, как для руководителя, поскольку от него зависело решение многих жилищных, социальных и прочих вопросов сотрудников прокуратуры. Из федерального бюджета на строительство жилья для прокурорских работников не выделялось ни копейки, но жить-то людям надо. И мне приходилось просить его где-то ускорить процесс, где-то выделить жилье из специальных фондов.

Несколько слов о сложившейся в то время изначально порочной системе. Так уж получилось, что Управление делами Президента сосредоточило в своих руках все хозяйственные функции, начиная от снабжения чиновников бумагой и скрепками и кончая обеспечением их машинами, квартирами и государственными дачами. Раньше такие службы имело каждое учреждение – Совет Министров СССР, Верховный Совет СССР, Кремль. Но указом Ельцина они были объединены в единый орган.

Управление делами Президента являло собой удивительное образование. Это был орган управления и одновременно хозяйственно-коммунальная структура, и существование этой новой структуры явно противоречило принципу разделения властей. Законом такое совмещение полномочий категорически запрещено: один и тот же орган сам устанавливал правила и порядки, по которым сам же потом и действовал, меняя правила в тех случаях, когда они чем-то не устраивали. С помощью финансово-материального рычага обеспечения нужных людей жильем, дачами, путевками и так далее Управление делами Президента держало под своим контролем и Госдуму, и Совет Федерации, и министерства – всех.

Стоявший во главе этого монстра Бородин всегда подчеркивал, что его управление находится не в составе администрации, а в непосредственном подчинении президента. Своей подчеркнутой независимостью он раздражал очень многих. Как вспоминал Валентин Юмашев, ему и Татьяне Дьяченко просто надоедало с любым пустяком – даже с просьбой о покупке карандашей – обращаться к Пал Палычу. Огромная хозяйственная империя с оборотом в миллиарды рублей и колоссальной недвижимостью фактически контролировалась одним человеком. И ни глава президентской администрации, ни семья президента не могли влиять на принимаемые им решения.

Поддерживая контакты с Бородиным, я, помимо всего прочего, очень надеялся, что он как кремлевский хозяйственник сможет чем-то помочь Генпрокуратуре. Как я полагаю, определенные интересы были и у Бородина: в хозяйстве у него велось несколько арбитражных дел, и он, видимо, рассчитывал на некоторую поддержку Генпрокуратуры. Должен сказать, что таковы в России реалии: все прокуроры, включая Генерального, вынуждены были идти на поклон к исполнительной власти. Каждый из нас волей-неволей становился жертвой системы.

Буду честным до конца: Бородин помог мне лично решить наболевший квартирный вопрос. Вообще-то, мне это было положено по закону, но Бородин все сделал быстро и без проволочек. Уже во время второй или третьей встречи он поинтересовался моими жилищными условиями. Тогда мы жили вчетвером в 3-комнатной квартире. Бородин сразу же предложил разменять ее на 4-комнатную, тем более, что я имел на то льготы, поскольку был доктором наук и профессором. Бородин сказал тогда: «Неужели Генпрокурор страны не имеет права на отдельный кабинет?» Это был железный аргумент, и я согласился.

Но уже тогда меня насторожило то, что Бородин предложил мне оставить старую 3-комнатную квартиру за собой. «Отдашь ее сыну» – посоветовал он. Соблазн был большой, но я отказался: какое-то шестое чувство подсказало, что лучше этого не делать. Уже потом я понял, что для российской политической элиты такие вещи – обычное дело.

Но обратиться за помощью к Бородину все же пришлось. Мой тесть – изумительной души человек – заболел лейкемией. Врачи республиканской больницы Бурятии тогда мне сказали, что если не принять срочных мер, то через месяц он может умереть. Я понял, что тестя надо немедленно перевозить в Москву, поближе к нам, тем более что врачи из ЦКБ пообещали, что с московским лечением и уходом они гарантируют ему как минимум 1,5–2 года жизни. Один месяц и два года – цифры несопоставимые. Я сразу же пошел к Пал Палычу и рассказал ему о сложившейся ситуации. Попросил его помочь поменять большую квартиру в доме сталинской постройки в Улан-Удэ на небольшую квартиру в Подмосковье. Бородин сразу же спросил, почему не в Москве. На это я ответил, что под Москвой, в тихом зеленом городке им будем лучше. Буквально через несколько дней вопрос был решен. Но вновь меня насторожила фраза Бородина:

– А зачем мне эта квартира в Бурятии? Что я с ней буду делать? Оставь ее себе.

Я ему говорю:

– Оставить ее за собой я не имею права. Квартира хорошая, кому-то из бурятских чиновников она наверняка пригодится.

Я заставил тогда Бородина написать письмо, что я эту квартиру сдал государству. И как в воду глядел. Потом по этому поводу проводили расследование, полагая, что квартира осталась за кем-то из моих бурятских родственников. Долго искали письмо Бородина, но все же нашли.

Вот и думаю – наверное, Господь уберег: если бы я тогда с предложением Бородина согласился, меня бы теперь смешали с грязью…

Да, Бородин очень мне помог тогда в обоих случаях. Но эти попытки как-то привязать меня к себе не то что настораживали, но негативный отпечаток оставили и в память врезались. А вот в ситуации с известными стране костюмами Бородин проявил себя во всей красе, поразил своей изобретательностью, открытой ложью и подтасовкой фактов.

Несмотря на мелкие ошибки, полагаю, я действовал правильно. Когда речь пошла о принципиальных вопросах – о «Мабетексе» и так далее, я проявил твердость и принципиальность – не стал выгораживать Бородина и Ельцина, а действовал по закону.

Бородин вызывал сильное раздражение у Татьяны. Наверное, тем, что всегда вел себя с президентом очень раскованно, непринужденно, переходя подчас своими постоянными анекдотами ту тонкую границу, которая всегда лежит между главой государства и его подчиненными. Конечно, у Бородина были недоброжелатели, хотя друзей было намного больше. Очень непростые отношения у него сложились с Чубайсом, который несколько раз пытался уволить его. Ельцин с Бородиным чувствовал себя комфортно, в своей тарелке – оба одного роста, комплекции, оба любят выпить, хорошо закусить, побалагурить… Душа Ельцина тянулась к Бородину, у них было много общего – видимо, не случайно мэр далекого Якутска понравился президенту, и тот перевез его в Москву.

При всей своей кажущейся простоте Бородин обладал хорошей интуицией, умел переступить, если надо, через себя, пообщаться с олигархами. Из бесед с ним было ясно, что он четко представлял, в каком ужасном состоянии находится Россия; он часто сравнивал нынешние дни с прошлыми временами. Как госчиновник себя он не критиковал, но то, что творилось вокруг, видел определенно. Такая вот двойственность.

Бородин очень тяготел к Черномырдину, они поддерживали друг друга, думаю, дружили. Он очень хотел, чтобы Черномырдин стал преемником Ельцина на президентском посту. Что же касается Ельцина, то Бородин видел, в каком состоянии тот реально находится, и даже как-то в откровенном разговоре сказал: «Как же так можно развалить страну?!»

Мы с Бородиным общались на банкетах, приемах. Это было приятное общение, потому что личность он, конечно, неординарная. Я не иронизирую. Кроме того, что он хороший хозяйственник и сильный организатор, он еще и очень доступный и отзывчивый к людским проблемам и бедам человек. Такие люди нравятся всем, потому что не могут отказать в помощи, входят в положение.

Многие этими его качествами пользовались, обращались с просьбами. Бородин никогда ни от кого не отмахивался, помогал, чем мог. В его семье тогда воспитывалось трое детей-сирот, причем один из этих малышей был безнадежно болен. Супруги прилагали все силы, чтобы его спасти. Но болезнь оказалась сильнее.

Понимая, что его работа все равно будет вызывать косые взгляды, Бородин как бы уравновешивал ее добрыми делами. Вместе с супругой он создал в Москве семейный детский дом, в котором жили больше 40 воспитанников. Будучи, как и его жена, человеком набожным, активно занимался благотворительностью.

При росте около 1,9 метра и весе 130 килограммов он обожал играть в футбол и даже создал свою команду «Ильинка», куда долгое время ходил играть и я.

Пал Палыч – широкая, хлебосольная русская натура. Я всегда ценил его за открытость и доброжелательность. Веселый, обаятельный, он был душой любой компании. В застолье – незаменимый рассказчик с отличным чувством юмора, с удалью русской. Помню, как-то после одного из приемов в Кремле я уже собрался уходить, как вдруг подходит Бородин, предлагает взять Черномырдина и поехать к нему на дачу в Архангельское. Я согласился, и мы втроем очень хорошо посидели.

Да, у нас были доброжелательные, даже приятельские отношения. Поэтому я, честно говоря, предположить не мог, что все так получится. Была, конечно, информация и на Управление делами Президента: ходили слухи, что продавались земельные участки в престижной подмосковной Жуковке не совсем по закону. Но я понимал, что любой хозяйственник – это изначально подследственный. Тем не менее, у меня даже в мыслях не могло возникнуть, что мы оба окажемся в центре грандиозного скандала с «Мабетексом» и «Меркатой».