— Двери, ворота… Вылазь из болота. Вижу, Спиридонов, поешь с голоса замполита. Это у него: социализм, коммунизм, коллектив, становись в корень, налегай на оглобли… Слыхал-переслыхал это я. Все это сказки для простачков. Каким человек родился, таким он и будет. У каждого своя дорога. И с этой дороги не каждого столкнешь.

— Понятно, если кто упирается, как бык, и ничего не хочет знать, кроме своего хлева, того не скоро сдвинешь с места. Но дело-то не в них. Не на них строится наша жизнь… Так как, Харитон Клавдиевич, поможешь нам в расчистке дорог и волоков? Это же для нас. Когда подъездные пути к эстакаде в порядке, тогда и вывозка хлыстов из делянок пойдет живее.

Богданов нахмурился, свел брови, глядя куда-то в сторону.

Спиридонов притронулся к плечу бригадира.

— Дай, Харитон Клавдиевич, твою музыку. Я что-нибудь сыграю.

— А ты разве умеешь? — глянув исподлобья на тракториста, спросил Богданов.

— Кумекал немножко. В деревне у меня такая же тальянка, как у тебя. Только у моей меха красные, как огонь. В сумерках играешь, так будто заря пылает.

— Невеста, поди, там осталась?

— Есть одна девушка. Обещалась приехать, как окопаюсь тут.

— Хорошая?

— Не знаю, как для других, для меня — лучше на свете нет.

Богданов вздохнул, скинул с плеча ремень и отдал гармонь Спиридонову. Тот уверенно прошелся пальцами по ладам, потом развел меха и заиграл «По диким степям Забайкалья».

— Не надо! — резко оборвал его Харитон и обеими руками стиснул планки гармоники. — Играй другую. Про деревню играй. Про девушку свою, если умеешь.

— Про девушку я, не умею.

— Эх, игрок! Давно бы сложил свою песню. На то и гармонь, чтобы пела про то, что на сердце.

— А «Когда б имел я златые горы» сыграть?

— Ну, эту валяй.

Поставив локти на колени, подперев ладонями щеки, Богданов задумчиво слушал игру тракториста, глядя в далекую голубую даль, распростершуюся над таежными лесами.

Гармонь смолкла. Харитон, очнувшись от забытья, встал, огляделся вокруг и отобрал тальянку у Спиридонова.

— Хватит. Надо в барак. И стал спускаться с горы.

Тракторист молча последовал за ним. И только у самого общежития спросил, глядя в широкую спину бригадира.

— Так поможешь нам, Харитон Клавдиевич?

Богданов, не оборачиваясь, продолжал идти. У крыльца он обшаркал ноги о деревянную решетку и только тут, казалось, вспомнил про Спиридонова.

— А там, на помочи, кто из начальства будет? — спросил он.

— Да никого, мы сами. Трактористы, шоферы, молодежь.

— А где собираться, во сколько?

— У гаража. В девять часов. В делянки на машинах, поедем.

— А горючее за чей счет будет?

— Это не проблема. У нас есть сэкономленное. Никому в карман не полезем.

— Ладно, приду.

— С бригадой, Харитон Клавдиевич?

— Сказал — приду, так чего еще надо!

И он решительно взялся за скобу двери.

Воскресенье выдалось серым, пасмурным. Комсорг Яков Мохов пришел в гараж с братом Иваном раньше всех. Он с тоской поглядывал на Водораздельный хребет, где должно было взойти солнце, но там не появлялось ни одного светлого пятнышка: низкие грязные тучи, напарываясь на скалы, плыли с севера, а уж с севера в это время хорошей погоды не жди. Накрапывал холодный осенний дождь. Яков подумал: «Вдруг люди не соберутся, испугаются дождя»? Но тревога его была напрасной. Вскоре пришел в брезентовом плаще Алексей Спиридонов, потом один за другим стали сходиться трактористы, слесари, шоферы. Полуденновы пришли всей семьей, вооружившись один лопатой, второй ломком, третий топором…

Ровно в девять часов у гаража появился Харитон Богданов. Он шел во главе колонны людей в ватниках, нес на плече остро наточенный, с серебрившимся лезвием топор. За ним с зубастой поперечной пилой семенил Шишигин. Колонну замыкал далеко отставший Григорий Синько. Хотя этого парня Богданов и выгнал из бригады, но в общежитии держал его в своем кулаке. На воскресник Синько идти не хотел, лежал на постели и потягивался. Богданов велел ему вставать и одеваться. Парень пропустил его слова мимо ушей. Тогда Харитон сорвал с него одеяло и приказал: «Умывай харю, кусок в карман и догоняй нас! А не догонишь — пеняй на себя»…

Вскоре, направляясь к Водораздельному хребту, затарахтели тракторы, пошли автомашины. Над радиаторами трепетали огненные флажки. Люди ехали молча. Но вот на головной машине кто-то затянул песню, ее подхватили на остальных. И только самая последняя машина, на которой ехал Богданов со своей братвой, не подавала голоса.

Песня росла, ширилась. И от нее будто небо стало светлее, лес ярче, зеленее. И даже Богданов, сидевший угрюмым, нахохленным, приподнял голову, порасправил плечи и молодцевато начал поглядывать по сторонам на толпы бегущих мимо елей, среди которых пестрыми заплатками мелькали одинокие полуобнаженные березки, красные кусты черемух и гроздья рябиновых ягод.