И вот после лекции Гюржиева ко мне подошел человек, который играл на рояле, когда все танцевали. И он мне сказал:

— Вы меня не узнаёте, Василий Витальевич?

Я говорю:

— Простите, но я вас не узнаю.

Он говорит:

— Вы знаете, я работал секретарем в Государственной Думе. И я вас очень хорошо знаю. А это — и показывает ту самую даму, что танцевала в первом ряду, — это моя жена. Вы обязательно к нам заходите.

И тут же рисует адрес. А тогда, знаете, в Константинополе, с адресами было трудно… Ни номеров, ни названий улиц… Так у нас, русских, уж так и велось: адрес — рисовать.

Проходит некоторое время, я решил к ним зайти. Нахожу дом, подымаюсь по лестнице… Третий или четвертый этаж… Деревянная лестница, кое-каких ступенек не хватает, приходится прыгать через ступеньку. Вот на такой лестнице жить… Ведь если пожар — смерть. Но мы тогда все в Константинополе так жили. И я так жил. Подымаюсь, стучу…

Открывает она мне дверь. Говорит:

— Заходите. А муж что-то очень хворает… В забытьи… проходите, мне очень хочется с вами поговорить.

Я ей говорю:

— Ваш муж серьезно болен? Неужели же вас это не пугает, не беспокоит?

А она отвечает:

— Да знаете, почти что не беспокоит… Сегодня он должен прийти (я понял, что она говорит о Гюржиеве), придет, и тут же все как рукой снимет.

И вот тогда я ей говорю:

— Послушайте, ведь вы, насколько я вижу, петербургская дама. (Она говорит: «Да, я из Петербурга».) Привыкли к светскому обществу. И неужели вам все это не претит? Ведь это же то, что раньше у нас называлось «халды-балды, дюша любэзный». Как это можно так вынести, когда он ткнет пальцем… до такой степени пренебрежительно… «вот она!..» Как можно терпеть такую грубость?

А она говорит:

— Вы ведь его один только первый раз видели. Вы не можете знать, какой он бывает чудесный человек. Ведь если б он захотел, он бы вас за десять минут совершенно очаровал. Но у него правило такое: специально доставлять неприятности тем, кто к нему в первый раз приходит. Такое вроде маленькое испытание: если человек действительно стремится к свету, он эту неприятность преодолеет и опять придет. И уже тому, кто к нему все-таки приходит, он очень много дает… Знание дает… свет…

— И он вам дал свет?

— Дал, — быстро ответила она. — Знаете, это очень трудно, когда ни к чему не стремишься, ни во что не веришь… А с тех пор как я его узнала, у меня впечатление такое, что я на лестнице… И иду…

Я спросил:

— Вы помните «лестницу Иакова» в Библии, по которой ангелы подымались вверх-вниз?

Она говорит:

— Помню.

— Так вот, как вы думаете, та лестница, о которой вы говорите, она куда ведет? Вверх?

Она задумалась. Помолчала и ответила:

— Я не знаю.

— А может быть, вниз, в преисподнюю?

Она повторила:

— Я не знаю, может быть… Но знаю только, что я с этой лестницы уже сойти не могу.

Я тогда ушел. Больше я этой женщины уже никогда не видел.

А Гюржиев потом вскоре дал в театре, в Константинополе, публичный спектакль.

Он был из двух отделений.

В первом были танцы… Совсем почти европейские, и музыка европейская, чуть-чуть разве ориентализированная…

А вот второе отделение пошло уже совсем по-другому… Совсем уже «на восточных ногах».

И закончилась эта, вторая, часть концерта сценой «Поклонение дьяволу». Посредине сцены на троне сидел ученик, изображавший дьявола. Из-за правых кулис выходили другие ученики и, совершив поклонение, отходили налево. Эти подходившие люди изображали различные нервные болезни… Одни, помню, подходил вроде бы с пляской св. Вита. (Это, знаете, такая болезнь: человек совершенно не стоит на месте, руки-ноги трясутся, бьет руками в грудь…)

И вдруг смотрю, а Максимыч, так тот совсем уже почти на четвереньках, как собака… И с такими, знаете, ужасными увертками… Подползает и зубами на него по-песьи: «щелк-щелк»…

Ну, потом представление окончилось. Максимыч снова подсаживается ко мне. Я ему говорю:

— Вам после таких концертов не чудится запаха серы (ну, то есть присутствия черта).

Он отвечает:

— Да, совершенно отчетливо чую. Но я ничего тут не могу поделать.

И говорит:

— Василий Витальевич! Вырвите меня отсюда. Вырвите меня отсюда, хоть как-нибудь!

Ну да это все очень долго рассказывать. Я его оттуда все-таки в конце концов вырвал.

Но Максимыч-то оказался неисправим. Встретился я с ним несколько лет спустя в Париже. К Гюржиеву он, конечно, уже не вернулся. Но зато присоединился к другому магическому кружку, который вел как раз беспощадную совершенно борьбу — астральную, разумеется, борьбу — с кружком Гюржиева. Возглавляла этот враждебный Гюржиеву кружок Анжелина Васильевна, чрезвычайной силы ясновидящая. Она многое сделала чудесного…