Оказалось, что я нахожусь в тесной комнатке с неровным деревянным полом, часть которой была отгорожена простой занавеской. Справа у стены стоял стол, грубо сколоченный из струганных досок и пара таких же лавок. На стене висели полки с металлической посудой. Под ними стояла примитивная плита для приготовления пищи.

Небольшое окно у входа было прикрыто деревянными жалюзи, зато сама дверь была распахнута настежь и из неё лился призрачный красный свет, делавший всю обстановку какой-то нереальной, похожей на театральную декорацию или музейную экспозицию.

У двери в красном мареве стоял щуплый человек невысокого роста, словно это был ребёнок. Я не видел его лица, но чувствовал, что сейчас он с интересом разглядывает меня.

— Кто здесь? — снова спросил я, и опять мой вопрос остался без ответа.

Неожиданно я сообразил, что говорю на земном языке и меня, скорее всего, не понимают. В это время снаружи раздались чьи-то неспешные шаги, и за спиной «малыша» появилась сгорбленная тень, превратилась в худощавого мужчину неопределённого возраста с редкими волосами на непокрытой голове и узком подбородке. Он погладил «малыша» по голове, спросил его глухим голосом, в котором зазвучали заботливые отцовские нотки:

— Чего же ты испугался Джиро? Это наш гость. Он болен и его не нужно бояться.

Малыш поднял голову, посмотрел на говорившего мужчину. Кивнул.

— Я знаю, отец. Я не боюсь его совсем. Просто смотрю.

Голос у него был тонкий и хрипловатый, как у простуженного ребёнка. Он подошёл ко мне, и я, наконец, увидел, что это действительно ребёнок — мальчик лет двенадцати. На нём были короткие рваные шорты и выгоревшая на солнце майка. Тонкие чумазые ручонки и такие же босые ноги, не раз сбитые на камнях и ободранные колючками, делали его слегка забавным и каким-то беззащитным. Но не это удивило меня в нём больше всего. В первый момент меня поразило его лицо, вернее та часть его головы, которая была сплюснута с правой стороны так, что на лбу образовывалась глубокая складка или впадина. Она как бы выдавливала надбровную дугу вперёд корявым наростом, который почти закрывал правый глаз мальчика, уродуя его невинное детское личико, делая его похожим на персонажа из страшных сказок прошлого.

Джиро осторожно приблизился ко мне почти вплотную и снова принялся пристально разглядывать моё лицо. Затем осторожно поднял руку, указывая пальцем на мою щёку.

— Что? Что там такое? — спросил я, не понимая, чем вызван его интерес.

— Аюми! — громко позвал отец Джиро, проходя в дом и садясь на лавку возле стола. — Аюми! Он пришёл в себя. Наконец-то!

Отец Джиро взглянул на меня и сокрушённо покачал головой. Неожиданно занавеска за моей спиной распахнулась и из-за неё порывисто появилась невысокая девушка, выглядевшая усталой и заспанной. Собрав с лица растрёпанные волосы и поправив помятую короткую блузку, открывавшую её плоский загорелый живот, она быстро взглянула на меня, и в глазах у неё появилось смущение.

— Это моя дочь, Аюми, — сообщил отец мальчика.

Девушка поспешно подошла к столу, промелькнув мимо меня лёгкой тенью (я уловил лишь легкий запах рыбы, исходивший от неё) и принялась торопливо искать что-то среди посуды на полках у плиты.

— Где я? — спросил я.

— Ты в Циньлио, рыбацком посёлке. Мы живём рядом с океаном, — сообщила Аюми, продолжая возиться с посудой. — Это мой отец, Лю Инь. Он рыбак, как и многие здесь. А это мой брат, Джиро.

Она погладила подошедшего к ней мальчика по голове, и тот крепко прижался к её бедру, продолжая с любопытством посматривать на меня.

«Так вот откуда этот запах рыбы! — догадался я. — Должно быть, здесь все так пахнут?». Спросил:

— А как я оказался здесь?

— Отец нашёл тебя в реке, когда возвращался с лова, — охотно ответила Аюми. — Тебя, наверное, принесло течением откуда-то с гор.

Я уловил некоторое напряжение в её голосе, словно, она чувствовала себя неуютно в моём присутствии. Снова спросил:

— Что со мной?

— У тебя лицо обожжено, — буднично сообщила Аюми, подходя ко мне с небольшим медным тазиком в руках. — Я делаю тебе примочки из отвара лечебной травы хэ. Она помогает заживить твои раны. Ложись. Я сделаю тебе новый компресс.

— Обожжено лицо?

Я быстро поднял руки к своему лицу, чувствуя под пальцами волнистые бугры на лбу и правой щеке. Так вот откуда эта ужасная боль!

— Зеркало… у вас есть зеркало? Я хочу посмотреть на себя.

Аюми подозвала своего брата. Тот принёс из-за занавески небольшое зеркальце, протянул его мне. Я заглянул в него не без волнения. Вся правая сторона моего лица была похожа на запекшийся кусок мяса, едва-едва затянувшейся молодой тонкой кожей.

О небо! Я с трудом узнавал самого себя. Вернул мальчику зеркало, лёг на постели. Хмуро усмехнулся:

— Ужасно выгляжу! Что же со мной произошло?

Я посмотрел на Аюми.

— Ты ничего не помнишь? — удивилась девушка, осторожно протирая мои раны смоченным в лечебном отваре куском мягкой ткани.

У неё были умелые и нежные руки. Я заметил, что она слегка поджимает пухлые губы маленького рта, словно опасается причинить мне боль. Искоса Аюми поглядывала на меня из-под упавших на лицо прядей, и всякий раз отводила взгляд.

Её нельзя было назвать красивой. Скорее милой. Высокие чёрные брови очерчивали широкий, слегка покатый лоб. Глаза у неё были пронзительно чёрные и глубокие, как речные омуты. Чуть раскосые, как у многих в южных провинциях. Она выглядела совсем юной — лет на шестнадцать-восемнадцать не больше. Наверное, поэтому лёгкий румянец смущения окрашивал её высокие скулы всякий раз, когда она невзначай касалась меня своей грудью, смело просматривавшейся в округлом вырезе её блузки.