Тогда фигура Лютера обретает духовный «вес», тогда понимают, почему он сказал то или иное, совершенно независимо от впечатления, которое он производит на нас в наши дни. Он прочно коренится во внешнем мире, как имеющий подлинный вес. И пусть сотни и тысячи современных теологов или историков приходят и описывают свои впечатления, — весомой личности у них не получится, а только картонный персонаж.

Теперь вы видите, к чему все сводится в настоящее время. Все сводится к тому, чтобы обрести понимание тех факторов, которые придают окружающему миру духовный вес, — понимание, что дух живет во всем и что человек только тогда найдет этот дух, когда попытается приступить к нему с духовной наукой. Вы можете собрать сколько угодно документов и материалов по поводу Лютера, вы можете во внешнем смысле слова нарисовать его точный образ, — он останется относительно картонным персонажем, если вы не сможете обратиться к тому, что придает образу духовный вес. Тогда опять-таки может быть сказано: это ведь горько, что высокодуховные умы могут дать только такие описания, которые по весу можно сравнить с картоном. И даже если так, но ведь эти описания поистине прекрасны, во многом удачны, неужели же они разом должны теперь измениться? Разве нельзя и дальше продолжать радоваться таким описаниям? Перед нашим взором встают два вопроса, которые могут нас сильно затронуть. Почему же тогда духовный мир пробудил в людях такие инстинкты, которые привели к этим описаниям? Ведь, собственно, эти вещи указывают на одно весьма распространенное явление, тесно связанное с человеческой природой. Я уже указывал, что мы живем в такое время, когда должны проявиться определенные истины, которые неудобны для людей. Но кто читает знаки времени, тот знает, что такие истины должны прийти.

Для текущего номера журнала «Рейх» я написал первую часть своей статьи о «Химической свадьбе Христиана Розенкрейца». И там я подспудно указал на одну из таких истин. Еще совсем недавно считалось предосудительным со стороны знающих открыто говорить о таких вещах, а в наше время эта открытость вполне закономерна, хотя и может создать неудобства. И как раз с тем, на что я сегодня хотел указать, связано одно небольшое место в этой статье, которая скоро появится в «Рейхе» [49] .

Разве мы, люди, не проходим через мир таким образом, что поначалу о непосредственно окружающих нас вещах не имеем никакого полновесного знания? Я думаю, любой может в этом сразу же убедиться. Мы ведь проходим через мир так, что, главным образом, впечатления поступают нам через наши глаза; и если к этим впечатлениям не присоединятся другие переживания, мы никогда не сможем быть совершенно уверенными, имеет ли то, что мы видим, большой или малый вес. Мы сначала должны поднять предмет и ощутить его вес. Подумайте только, сколько существует вещей, о которых вы не можете определенно сказать, сколько они весят. И в конечном счете, если вам известно, что предмет обладает тяжестью, то вы черпаете это знание не из работы вашего зрения, а из воспоминания о том (только вы об этом не думаете, все происходит в подсознании), что вы однажды уже поднимали нечто подобное, и тогда вы совершенно бессознательно делаете инстинктивное заключение: раз эта вещь выглядит, как выглядела та, которая имела такой-то вес, то и эта вещь будет весить столько же. Простое созерцание не дает вам такого опыта. Что передает нам наше зрение? Один обман. Если бы мы воспринимали мир только одним органом чувств, то мы были бы жертвами тотального обмана. Вокруг был бы сплошной обман! И мы преодолеваем обман только благодаря тому, что бессознательно, инстинктивно призываем на помощь наш опыт. Так что, собственно, весь мир стремится нас обмануть, даже в области внешних чувств. Мы живем, в сущности, в таком мире, который нас постоянно обманывает, — обман заложен уже изначально. В наше время обман может быть вполне натуралистическим. Художник, скульптор исходят из того, чтобы представить нечто для одного из органов чувств. И вы при этом не думаете, что поддаетесь благодаря этому только майе, только иллюзии; ибо именно тогда, когда пытаются совершенно реалистически представить предмет для одного из органов чувств, человек поддается только обману, только майе. Но в этом обмане есть необходимость, ибо без него невозможно развитие сознания. Развитием сознания мы обязаны обману. И если продолжить мой пример с внешними чувствами: случись так, что все вещи, которые только предстают нашему взору, являли бы свой истинный вес, я бы постоянно, пока я пользуюсь глазами, ощущал груз всех предметов, которые попадают в поле моего зрения, и не мог бы развивать сознание внешнего мира — это самоочевидно. Нашим сознанием мы обязаны обману. В основе устройства нашего сознания лежит обман. Мы должны обманываться ради продвижения вперед, ради развития сознания, ибо сознание — дитя обмана. Но только обман не должен поначалу проникать в человека, иначе он впадет в заблуждение. Обман остается по ту сторону порога сознания. Страж порога охраняет нас от того, чтобы сразу видеть, что на каждом шагу окружающий мир нас обманывает. Мы возвышаемся, когда мир утаивает от нас свой вес и позволяет благодаря этому подняться над собой, развить сознание. Сознание зависит также от множества других вещей; но в первую очередь, оно зависит от того, что окружающий нас мир пронизан обманом.

Но как необходимо, чтобы определенное время господствовал сплошной обман и родилось сознание, так же необходимо, когда сознание родилось, снова подняться над обманом, причем в определенных областях. Ибо сознание покоится на майе, на обмане, оно не может пробиться к подлинной действительности. Оно должно подлежать указанным переменам. Итак, должны чередоваться периоды: периоды описания отношений и личностей, лишенных веса, и периоды, когда снова можно узреть весомость, духовный вес. В наше время в связи с масштабными мировыми событиями мы стоим у истоков одного из таких периодов, и это же относится к повседневным явлениям. Время требует прозревать определенные вещи, которые в этой области должны быть приняты со всей серьезностью. Но одно особенно важно: когда в наши дни мир обращает свой взор на восток, на то, что живет на европейском востоке, то европейский мир, мир средней Европы, а также Америка видят не больше весомости, чем в тяжестях из картона: совершенно не замечают заключенного на востоке духовного веса. Скажу вам больше, сами люди, живущие на европейском востоке, тоже не имеют правильного представления о том, что там духовно живет. Как Лютера узнают, когда видят в нем человека, который своим внутренним принадлежит четвертой постатлантической эпохе, но перемещен к истокам пятой, так же мир должен познать, как, собственно, обстоит дело с духовностью этого европейского востока, ибо такой подход соответствует тактике пятого постатлантического периода. Припомните все, что было сказано в различных лекциях и циклах лекций об этом европейском востоке: как там вырабатывается Самодух, как он должен связать себя с Душой сознательной запада, — и прибавьте к этому то, что там подготавливается как импульс для шестой постатлантической эпохи, тогда вы получите то, что может придать этому европейскому востоку соответствующий вес. А возьмите вы все, что говорится в современных «высокодуховных» описаниях, и вес их не превысит картонного. Но ведь действовать-то нельзя, опираясь на погруженное в майю, в обман; действовать можно, только опираясь на имеющееся в реальности. Ясно, что вам не понравится, если продавец положит на весы вместо настоящих гирь картонные. Вы сразу обнаружите, что важно не как выглядит гиря, а сколько она весит. Все политические тезисы, все политические импульсы и лозунги, провозглашаемые в связи с Россией, останутся ничем, останутся мыльными пузырями, если не будут исходить из того сознания, которое вырастает из познания духовной весомости. Все, что говорится в наши дни, представляется поистине так, как если бы на весы мировой истории клались картонные гири. Раз должно развиться сознание, определенный период должен господствовать обман. А когда сознание разовьется, не должно быть по инерции больше места шаблону и удобству и надо будет руководствоваться реальностью, а не просто внешним обманом. Должен иметь место переход от излюбленных ныне воззрений, с которыми удобно, к тем, которые располагают гораздо большей жизненностью в своих понятиях, но, к сожалению, не создают удобства, так как вызывают беспокойство. С воззрениями будущего невозможно столь удобно ужиться, как с прежними. Почему же нет? Это я хотел бы вам пояснить одним сравнением, которое, возможно, снова вас сильно поразит. Но мне не хотелось бы избегать говорить такие вещи, независимо от того, что ощутит тот или иной в связи с ними.

Я ведь уже указывал на то, что в прежние эпохи, еще в четвертой постатлантической эпохе, люди располагали силами, которые в наше время подверглись превращению, стали другими. Я даже говорил, что и само ясновидение стало в наше время чем-то другим, покоится на других основаниях. Определенные вещи не могут больше производиться так, как они, к примеру, еще производились в четвертой постатлантической эпохе, и это среди прочего относится к следующему.

В четвертую постатлантическую эпоху — люди знают об этом сегодня только по рассказам, которые, естественно, не вызывают доверия, — существовали испытания огнем. Они заключались в том, что пытались установить виновность или невиновность того или другого человека, предлагая ему пройти по тлеющим угольям. Если он получал ожоги, его признавали виновным, а если он выходил невредимым, то его считали невиновным. Для современного человека, естественно, это старое суеверие, но это не так. Только это относится к тем качествам, которые были у людей раньше и которых теперь больше нет. Природа человека раньше имела такое свойство: когда невиновный в момент испытания был настолько проникнут сознанием своей невиновности, настолько чувствовал себя под протекторатом божественных духов и так прочно ощущал в своем сознании связь с духовным миром, что его астральное тело извлекалось из физического, тогда он мог своим физическим телом пройти по углям. Так бывало в прежние времена. И это правда. Было бы неплохо уяснить для себя определенным образом, что это «древнее суеверие» покоится на определенной истине, хотя я не рекомендовал бы вам завтра же мчаться рассказывать об этой деликатной истине своему пастору.

Но все это видоизменилось. Человек, способный доказать свою невиновность таким способом, при определенных обстоятельствах мог быть проведен через тлеющие уголья. Но будьте уверены: и в те времена в целом люди страшились огня и весьма неохотно ходили по тлеющим угольям. Уже и в те времена в целом это вызывало дрожь, но только не у тех, кто таким образом мог доказать свою невиновность. И часть той силы, которая в былые времена вела человека через тлеющие уголья, сделалась теперь более внутренней — в том смысле, в каком об этом вообще говорилось в последний раз. Причем именно ясновидение пятой постатлантической эпохи, связь с духовным миром покоятся на тех же самых, но видоизмененных силах, на которых покоилось прежде прохождение через огонь. Только эти силы сделались более внутренними.

Если в наше время хотят встретиться с определенными факторами духовного мира, необходимо преодолеть страх, сходный с тем, который надо было преодолевать в прежние времена, когда проходили через огонь. Вот почему сегодня многие люди как огня боятся духовного мира. Нельзя даже сказать, что эта боязнь сгореть — чистая метафора; они реально боятся сгореть. На этом базируется враждебность к духовной науке: люди боятся сгореть. Но дух времени требует от нас, чтобы мы постепенно подступали к огню, чтобы мы не страшились реальности. Ибо то углубление внутренней жизни, которое я недавно описывал, требует множества факторов, и поначалу элементарного — в дальнейшем оно будет все крепнуть — вхождения в духовный мир, приближения к нему во всех областях, особенно в области воспитания. Что касается воспитания, можете не сомневаться: должны быть приняты во внимание совершенно другие факторы, если требуется преодолеть материализм, находящийся сейчас на своем пике. Надо понять: многое из того, что в узком смысле слова считается правильным, должно быть удалено вместе с материалистическим жизнепониманием — ведь оно основывается на показаниях органов внешних чувств, а потому является обманом, майей, — а многое заменено на прямо противоположное. Господствующая в наше время установка в области воспитания направлена на то, чтобы как можно больше снабдить воспитателя, учителя методическими указаниями. Повсеместно распространены инструкции: это надо делать так, а это по–другому. Главное устремление — создать поистине жесткие понятия в области воспитания. И вообще над современными людьми веет призрак шаблона. Представляется самым желательным создать модель такого идеального воспитателя, которой постоянно можно было бы руководствоваться. Но простейшие наблюдения над самими собой могут, собственно, разъяснить этот вопрос. Задайтесь только вопросом, применяя ту меру самопознания, на которую вы способны, опираясь на то, чем вы стали в жизни (в известной степени, уже достаточно того, чем вы стали): как выглядел учитель, воспитатель, который занимался вами в юности? Или же, если это не получится, попробуйте вглядеться в какую-нибудь известную, важную личность, а затем прикинуть, каков мог быть ее воспитатель и сможете ли вы соразмерить значение этого воспитателя с тем, чем сделался его ученик?

Было бы гораздо интереснее, если бы в биографиях больше говорилось о воспитателях; тогда бы обнаружилось много интересного. А из современных биографий не извлечь много данных о работе, проделанной воспитателем, чтобы ученик сделался той личностью, какой он стал. По большей части описывают, как в случае с Гердером, который сделался знаменитым человеком, причем самым известным учителем его был ректор Гримм [50] : последний постоянно страшно порол детей. Но трудолюбие Гердера взялось не оттуда: он был активным юношей и его мало пороли. Так что в случае Гердера особенности его воспитателя никак не проявились! Об этом ректоре Гримме рассказывают забавную историю, и это быль: однажды одноклассника Гердера сильно выпороли. Когда он вышел на улицу, ему встретился человек, который привозил из деревни телячьи и овечьи шкуры. И тот спросил юношу: скажи-ка, мой юный друг, где тут можно найти кого-то, кто мог бы выдубить мои шкуры докрасна? Я хочу, чтобы шкуры моих телят и овец были выдублены докрасна. Юноша говорит ему: ну, тогда вам надо обязательно пойти к ректору Гримму, он мастер спускать шкуры; он здорово выдубит ваши шкуры — это он умеет! И действительно этот человек отправился к ректору Гримму; ректору это был прекрасный урок. Но не правда ли, эти качества воспитателя Гердера не слишком в этом уроке проявились. И вы найдете многое, если поинтересуетесь системой воспитания людей, которые впоследствии сделались знаменитостями.