— Н-нет, — Саша обвела глазами пустоту.

— А знает ли милчел, — обратился чей-то пленный дух к Захару, — что у древних евреев вино именовалось не иначе как «жаин», у персов «ангур», а у армян — «гини»?

— Да нет, — Захар пожал плечами, но, как и Саша, ничего, кроме пустоты, не увидел.

— Кажется, мы попали, это сам Винный дух, — прошептала Саша и взяла Захара за руку. — Spiritus vinium…

— Ага, вон на коньке-горбунке сидит, вижу, — присвистнул вдруг Захар. — Допились! Ну, держись, Александра, теперь Агарод этот — наш с тобою.

Стали мы его судьбою… — промелькнуло в титрах и тут же исчезло. Spiritus vinium, обретя тем временем вполне реальную плоть, насвистывал «Прощание славянки» да потирал ноги:

— Эфирная лень! Эфирная лень! — но что это означало, ни Саша, ни Захар не знали: наставала пора принимать обстоятельства места и времени какими есть.

— Примите меня! — нудели обстоятельства места.

— Примите! — вторили обстоятельства времени.

…Приняв изрядно, Захар и Саша шли дальше. А дальше было больше:

— Найдите меня! — умолял компромисс.

— Съешьте меня! — фальшивил обязательный офисный торт.

— Улыбайтесь! — неискренне обнажал зубы Карнеги-холл.

На «Улыбайтесь!» Сашу затошнило, ведь компромисс так и не нашли, а торт не съели. Когда же тошнить стало нечем, она ловко сорвала с дерева только что выросшую пачку активированного угля и немедленно выпила.

— Хочу во Свояси! — скулила Саша долгими белыми ночами, потому что черных за Горизонтом не существовало. — Мы здесь не для того, чтоб…

— Саша, Саша, опоздаешь, вставай!

Худощавый прыщавый подросток открыл глаза, без удовольствия посмотрел на вечно не выспавшуюся, измученную мать и скорчил рожу:

— Хочу новый мобильник, купи новый мобильник, а-а-а?

…Мать подошла к окну, но снова не выбросилась: когда-то острогрудка читала «Случаи» Хармса и, говорят, даже ставила вываливающихся старухв школьном драмкружке, хотя время, как всегда, было не то.

Последнее время он четко осознавал — да, подслушивает. Да, их всех. Избранных. Звукомеченных. Что с того?

А ничего не делать: не виноват никто. Все уже было, Онанчик, ха-ха.

Легче всего это,конечно, у консерватории — «под Чайником», как называют П.И. студенты (вызывающие у него неизбежную тошнотворную зависть), по щучьему веленью дам-скульпторш раскинувшего руки, намекающие на вдохновение:1954-й, «лучшая работа тов. Мухиной». Они-то, руки-птицы,и символизировали якобы творческий экстаз, горениеи все то, чем морочат детенышей на музлитературе седеющие экс-музыкантки, пахнущие мылом «Duru» и не бреющие подмышек. Нет-нет, можно, конечно, дойти до Гнесинки — тут недалеко… Или, скажем, до «Маяковской», постоять у зала имени все того же П.И… Или, на худой конец, доехать до Краснохолмской, где не так давно отстроенный Дом еще не пропитался музыкой, а уж о портретах-то, о портретах в фойе и говорить нечего — маляр от слова «худо», и не спорьте…

В общем, чаще всего приходил он сюда, на улицу Герцена (так и называл ее по старинке): сворачивал, например, со Спиридоновки на Малую Н., переходил дорогу, оказывался на Большой Н. Или, скажем, шел по Волхонке — Большой Знаменский, Калашный, Никитская. А если с Воздвиженки… Да мало ли! Идти он мог откуда угодно (Арбат, Тверская, Охотный: пуп земли, центр мира) — суть не менялась: метров за триста до консерватории («конса», «консерва» — все те же студенты) дыхание его слегка учащалось, пальцы деревенели, а обычно плотно сжатые губы странным образом размягчались. И, завидев сначала либо кафе, либо церковь (смотря с какой стороны подходить), он замедлял шаг, одергивал полы фантомного фрака и с видом знатока разглядывал афиши Большого, Малого и Рахманиновского: «Вечер фортепианной музыки», «Кафедра сочинения представляет…»

Так-так, воздух. Втянуть по возможности глубже. Еще. Не оглядываться. Кому какое дело… В сущности-то! Он же не просит милостыню. Не бомж. От него не пахнет — ну, разве что коньяком, но это слегка, надо принюхиваться: всего-то сто, шкалик.Гладко выбрит. Что там еще. Неплохо одет. (Подробности для дам: эта вот куртка и вельветовые брюки куплены в секонд-хэнде месяц назад — они с Ж., экс, оказались по делам на Южнопортовой. Ж. по привычке вытянула указательный пальчик — матовый лак на длинном коготке, казалось, старательно символизировал ее лучшую,хм, долю: «Зайдем, я прошу». И: «Примерь. Новый завоз — где ты еще купишь за такие смешные деньги? Я действительно прошу… Мы же друзья…» Когда очень просили, отказать он чаще всего не мог — не слабость, но, так скажем, врожденная «интеллигентская» (разумеется, «вшивая») привычка не доставлять неудобств другому. A bach— всего-то утерянная способность растворяться в звуках. Тема его креста, си-бемоль — ля — до — си.Формула несчастья.)

Так-так, со скрипкой… Пошла-шла-шла… Учится? Поступает? Абонементы Малого зала: № 21 — Вечера камерной музыки.Нет-нет, он и так в камере; с недавних пор шесть букв в подобной комбинации его пугают, хотя все эти квартеты… Особенно Д. Д. Одиннадцатый, f-moll'ный, сыгранный, так скажем, друзьями — странное слово,так он теперь считает, но: скрипки, альт, виолончель… Семь частей без перерыва, а также намечающаяся лысина Вадима, поднятые брови Инги, второй подбородок Андрея — и капельки пота на мраморном лбу Риты, а в них, в капельках, будто б в зеркале, «шведская» их — снова не его, чужая — семья: балетные, куда ему, неудачнику, до длинноногой дивы и поджарого мачо с претензией на «настоящий талант»! К тому же (говорят, помогает сохранить свежесть отношений)почти не видятся — репетиции, гастроли: сцена, черт бы ее подрал, ему-то рампа давно не светит… Запретный эрос в перерывах между станками: и если он не завидует и уже не ревнует, то что, что?.. Искусство для искусных, псевдоэксклюзив утомленной седеющей девочки со смеющимися глазищами: дипломантки, лауреатки — что там еще? — да герцогини, наверное… Да, именно так: герцогини. А вот и афиша, как сразу не?.. Маргарита Верхейнгольдская с ля-минорным Мендельсона: в прошлой жизни, в двадцатом, аккомпанировал ей — впрочем, был ли двадцатый на самом деле, он не уверен, нет, не уверен: то же самое относится и к «прошлой жизни», и к ее solo: скрипка-прима, звезда курса, прищур консерватории, «гроза конкурсов»… А он? Влюбленный дурак, живущий от репетиции с Ней до репетиции с Ней, экс-вундеркинд, чудоюдистый киндер, аутсайдер: «Итальянский концерт» Баха в первом классе — в сущности, пустяк, но если на первом курсе ты видишь в том же концерте лишь ноты и исполнение твое, предельно выверенное, напоминает скорее неплохо сконструированную задачку по гармонии, то…