Норман был прав. «Пять дубов» внутри выглядит ужасно.

Сам по себе дом очарователен, из серого камня, с фронтонами. Если бы только Сидни позволил мне потратить на него немного, я бы отделала его как картинку.

Сидни меблировал его почти двадцать пять лет назад, и с тех пор к нему никто не притрагивался.

Во всех спальнях стоят кровати с медными спинками, на стенах безобразные обои в цветочек, ковры с нелепым узором, а из-за тяжелых портьер с кисточками и бахромой в комнатах постоянно сумрак.

Но местоположение усадьбы прекрасное, и мне кажется, я могла бы быть здесь счастлива.

Я буду учиться ездить верхом, что мне очень хочется, и у меня уже есть собственная собака, восхитительный жесткошерстый терьер.

Я убедила Сидни позволить мне нарядить елку, чтобы повесить на нее подарки. Когда вечером все собрались в гостиной, я их срезала, остался один, и оказалось, что он для меня — прелестная брошь.

Сидни я подарила новую цепочку для часов, а Клеоне чернобурку, чему она ужасно обрадовалась.

Мне пришлось подсказать Сидни, что ему подарить Норману, и хотя он и ворчал, но в конце концов сдержал обещание и вручил ему чек на сумму, покрывающую все расходы по разводу Клеоны. Даже больше, чем нужно, так что у них останется немного на меблировку их нового дома. Нормана чуть удар не хватил.

Дом у них прелестный. Он находится у самой границы парка, в стороне от главного здания усадьбы. Клеона еще не приступила к его отделке, он совсем пуст, и я завидую ей, что она может начать все с начала, ничего не переделывая и не приспосабливая, как приходится делать мне.

Сидни любит этот дом, и я догадываюсь почему.

Он знает его с детства, когда маленьким мальчиком, работая на фабрике, в выходные и праздники украдкой пробирался в парк.

Однажды он пообещал себе:

«Когда я разбогатею, я куплю «Пять дубов» — этот дом будет мой». И вот, годы спустя, его желание осуществилось.

Сегодня мы провели первый день без гостей, и он спросил меня, не хочу ли я побывать на фабрике. Разумеется, мне было бы очень интересно.

Мы отправились туда рано утром, потому что на одиннадцать у Сидни было назначено совещание.

Долго колесили по узеньким улицам. Один раз машину так занесло на трамвайной линии, что мы чуть не задели какого-то ребенка. Меня ужаснул вид этого оборванного грязного создания.

Когда мы подъехали к фабрике, я увидела у ворот большую толпу. Нам пришлось притормозить. Сначала я подумала, что это какая-то демонстрация. В толпе были одни мужчины, и все они сгрудились у главного входа.

Таких худых, истощенных лиц мне еще не приходилось видеть. Сидни они, по-моему, не узнали. Они тупо смотрели на нас, не проявляя ни дружелюбия, ни враждебности, как будто им все было безразлично, такими они выглядели безжизненными, равнодушными.

— Чего они ждут? — спросила я.

С нами в машине был мистер Симпсон, один из управляющих Сидни, энергичный брюнет невысокого роста, с суровыми чертами лица и бегающими глазами. Мне он сразу не понравился, но Сидни говорит, что как работнику ему цены нет.

На мой вопрос никто мне не ответил. Симпсон, казалось, ждал, не скажет ли чего Сидни, но, не дождавшись, объяснил сам:

— Она надеются получить работу, леди Глаксли.

— Все эти люди? — спросила я с удивлением.

— Сегодня утром мы взяли десятерых, — сказал Симпсон.

Мы въехали во двор фабрики, и толпа двинулась, словно намереваясь последовать за нами, но сторожа преградили ей дорогу.

— Разве вам не нужно больше рабочих? — спросила я.

— Бывает, что новички не выдерживают напряжения, и эти люди ждут своего случая.

— У них такая тяжелая работа?

— Может показаться тяжелой тому, кто долгое время был без работы.

Я поняла, почему так странно выглядели люди в толпе.

Разумеется, я слышала о безработице, но у Сидни на фабрике дела шли так успешно, что я вообразить себе не могла, какая нищета царит вокруг.

Мы обошли фабрику. Машины показались мне просто фантастическими. Только шум стоял ужасный, и я не понимаю, как мужчины и женщины могут выносить его день за днем.