Литературный статус Сэлинджера бесповоротно определился 15 сентября, на следующий день после выхода в свет «Фрэнни и Зуи». В то время как очереди все еще стояли перед книжными магазинами, газеты продолжали кричать о неприличной любви автора к своим персонажам. «Тайм», самый многотиражный и респектабельный национальный новостной еженедельник, поместил портрет Сэлинджера на обложке. В американской культуре мало что может сравниться с таким признанием славы. Оказаться на обложке «Тайм» — это предмет мечтаний и черной зависти. Однако Сэлинджер был глубоко оскорблен. Памятуя о предыдущих неудачных попытках разузнать о жизни Сэлинджера, редакция «Тайм» решила раздобыть материал во что бы то ни стало. Она послала своих людей в Корниш, где те приставали к его соседям, его бакалейщику и даже к почтальону. Репортеры отправились в Вэлли-Фордж и в Вашингтон искать одноклассников и однополчан Сэлинджера. В Нью-Йорке они толкались в редакционных кабинетах «Нью-Йоркера», слонялись по Парк-авеню и подкарауливали сестру Сэлинджера Дорис, когда она возвращалась с работы.

Получившаяся в результате статья под названием «Сонни: Введение» начиналась с пассажей, от которых Сэлинджер должен был похолодеть. Там описывались изыскания неназванной группой обитателей Корниша, которые, сходя с ума от любопытства, перелезали через забор участка Сэлинджера, чтобы подглядывать за тем, что там происходит. Скрывавшиеся в кустах и незамеченные шпионы описывали все, что они наблюдали: ежедневные передвижения Сэлинджера, обстановку его тайного бункера, даже цвет его лица. Далее в статье перечислялись главные события жизни Сэлинджера и пересказывались критические отзывы на «Фрэнни и Зуи». В целом в статье «Тайм» было больше треска, чем блеска, и никаких особых разоблачений она в себе не содержала. Самый большой секрет, о котором с придыханием говорил журнал, раскрыли не репортеры и не подсматривающие из-за забора соседи, а сам Сэлинджер: «Правда заключается в том, что он давно не живет в Вестпорте и уже много лет не имеет собаки»'.

Сэлинджера трясло от этой статьи, и он пользовался любым случаем, чтобы ее обругать. Прежде всего он видел в ней беспардонное вторжение в свою личную жизнь. Она не просто разбила надежды на то, что ему удастся перенаправить любопытных идиотов из Корниша в Вестпорт. Саркастическое разоблачение этой уловки выставило его в дурацком свете. Больше всего Сэлинджера раздражала обложка. Что неудивительно. Обложки «Тайм» читатели сохраняли и коллекционировали. Сэлинджер потратил много сил, добиваясь, чтобы его книги выходили без портретов автора. В журнале это знали; в статье даже специально отметили его предубеждение против подобных портретов. С тем большим удовольствием они украсили номер физиономией Сэлинджера. На портрете Роберта Викри Сэлинджер изображен слегка стареющим, в волосах — легкая седина, лицо — вытянутое. Взгляд отрешенный, словно обращенный внутрь себя, печально задумчивый. На заднем плане, естественно, поле высокой ржи с маленькой детской фигуркой, балансирующей на краю утеса.

Когда Рассел Хобан, дизайнер обложки, узнал, что портрет Сэлинджеру активно не понравился, он очень расстроился. Хобан принадлежал к наиболее страстным почитателям Сэлинджера. Своих дочерей Хобан назвал в честь сэлинджеровских героинь Фиби и Эсме. И вдруг работа, которую он делал с таким пиететом, настроила против него автора. Тысяча девятьсот шестьдесят первый стал, возможно, годом самого громкого успеха Сэлинджера, апогеем его карьеры. Но плоды он принес горькие. Если восхищенные читатели Сэлинджера и лелеяли надежду когда-нибудь подружиться с автором, быть может, даже звякнуть ему по телефону, как говорил Холден Колфилд, осенью 1961 года эта надежда испарилась.

Неимоверный ажиотаж вокруг «Фрэнни и Зуи», бесчисленные статьи, сопровождавшие появление книги, только разогрели интерес публики к частной жизни писателя. Статьи с заголовками типа «Загадочный Дж. Д. Сэлинджер» появлялись из номера в номер. Они интриговали читателей и помогали журналам расходиться. Но они фабриковали миф о Сэлинджере — аскете и отшельнике, отринувшем живой мир и нашедшем убежище в своем воображении. Репортеры отправлялись раскрывать тайну, которую сами же и придумали. Результатом этой махинации, сопровождавшейся обвинениями в адрес писателя, стало превращение сфабрикованного мифа в реальность. Своими безжалостными расследованиями средства массовой информации загнали Сэлинджера в раковину, в которой он сам, быть может, и не предполагал затворяться: чем больше усилий ему приходилось прилагать к тому, чтобы скрываться от чужих глаз, тем больше он ценил уединение.

Зима в Корнише наступает быстро, и в конце сентября погожий денек — редкость. В один такой денек в 1961 году Клэр Сэлинджер, босая, с девятимесячным сынишкой на руках, держа за руку четырехлетнюю дочку, вышла прогуляться по солнышку. Едва переступив через порог, Клэр услышала из-за забора громкий оклик. Встревоженная, она поспешила к калитке, таща за собой маленькую Пегги. Когда Клэр выглянула наружу, вся радость от теплого осеннего дня мигом улетучилась. Перед ней стоял Эрнест Хэвман, который объяснил, что его прислал журнал «Лайф» собрать материал для статьи о ее муже. «О господи! — вскричала Клэр. — Когда же это кончится!»

Восьмого июля 1944 года, через неделю с лишком после падения Шербура, старший сержант 12-го пехотного полка, с которым Сэлинджер служил вместе со дня высадки в Нормандии, неожиданно погиб, когда его джип взорвался на мине. Старшего сержанта посмертно наградили медалью «Пурпурное сердце» за доблесть, а его убитым горем родителям сказали в утешение, что он погиб за правое дело. Несчастный случай произошел между боями, когда никакая опасность, казалось, ему не грозила. Пережив высадку в секторе «Юта», сражения при Мондвиле и Монтбуре, он повстречался со смертью в тот момент, когда менее всего этого ожидал.

Эта нелепая смерть произвела сильнейшее впечатление на Сэлинджера и нашла отражение в его произведениях. Гибель Винсента Колфилда, сраженного выстрелом из миномета, когда он грел руки в Хюртгенском лесу, а также Уолта Гласса, которого убила невинная на вид японская печка, — это вопиющие примеры того, как неожиданно и бессмысленно порой рвется волосяная нить, отделяющая жизнь от смерти. Такого рода случаи происходили вокруг Сэлинджера на протяжении всей войны, и он в конце концов осознал, что в смерти нет никакого благородства и жертвы свои она выбирает наобум. Сам Сэлинджер остался в живых, но это была чистейшая случайность. Он вполне мог и сам сидеть за рулем того джипа в июле 1944 года или стать жертвой слепого минометного обстрела. Поэтому из войны Сэлинджер вынес глубоко укоренившийся фатализм, заявлявший о себе в течение всей его жизни.