– Я тебя узнаю, – сказал он, наконец, – ты сын фермера из Трие.

И снова воцарилось молчание в ясной ночи, и слышалось лишь их тяжелое дыхание, словно пыхтенье двух быков. Из груди Ищи-Свищи, как из кузницы, вырвались вдруг бессвязные стоны: с его губ готов был сорваться вопрос, но он сдерживал его, как будто с ним была связана вся его жизнь.

– Ты ее любовник, говори? – взвыл он.

Глаза Гюбера расширились: он не понимал.

– Чей?.. – прохрипел он.

Ужасные руки опустились, как гири, на его плечи.

– Той вон, высокой!

Глубокое изумление заставило приподнять брови Гюбера. Он лежал молча и начинал догадываться, что Жермена Мокор и была причиной нападения.

Ищи-Свищи нетерпеливо повторял:

– Ну, говори, не финти, ты ее любовник?

И, словно крюки, вбиваемые молотком, его пальцы впились в связки шеи Гюбера.

– Пусти меня! – стонал Гюбер.

– Говори… ты ее любовник?

– Нет, – вырвалось со свистом из груди Гюбера.

– Поклянись, – приказал Ищи-Свищи.

– Правда.

– Поклянись Богом.

– Правда.

– Твоим отцом…

– Клянусь моим отцом.

– Матерью.

– Клянусь моей матерью.

– Если это так, – вставай.

Избитый, с измятыми боками, с рассеченной головой, Гюбер Эйо медленно поднялся, сначала на одно колено, затем на другое, и в его движениях были стыд и неловкость, плохо скрытые маской спокойствия и равнодушия. Он хотел бы найти где-нибудь нож, вилы, какое-нибудь орудие, чтобы ударить исподтишка бродягу, набросившегося на него с такой жесткостью. Он нагнулся, подобрал свою шляпу, избегая показывать лицо, передернутое злобой.

Напротив, лицо Ищи-Свищи прояснилось, и он теперь был склонен к великодушию. То, что он испытывал, было больше, чем радость: у Жермены был лишь один любовник – он сам. Этот поп поклялся жизнью своей матери и отца, что она ему не принадлежала. И под влиянием этой уверенности он пожалел о своем насилии.

– Я, может, немного погорячился, – подумал он, стыдясь своего поступка. Он повернул голову, ища сына Эйо, чтобы попытаться сойтись с ним, но тот исчез.

Парень постоял мгновение в раздумье. Впрочем, он сам виноват, этот бледный вертопрах. Если бы он только скакал рядом с пролеткой, ничего бы не произошло. Он передернул плечами, как бы желая освободиться от навязчивой мысли, но наплывали другие. Что могло произойти? Этот барчонок будет мстить, это несомненно. Он разнесет повсюду сплетни, разболтает о его связи с Жерменой. Это погубит их обоих.

И он пустился бежать.

Он решился на все: будет умолять его, заставит поверить в припадок безумия, унизится даже до того, что отречется от сказанных слов. Он остановился, чтобы перевести дух, и услыхал вдали лошадиный топот.

Гюбер Эйо нашел свою лошадь, щипавшую траву возле кустарника, и вскочил на нее, спеша скорей приехать и разгласить о нападении злоумышленника, жертвой которого он стал.

На следующее утро Малютка Дюков пришла на ферму.

Ищи-Свищи тайно послал ее передать кое-что Жермене, и она бежала через корни и пни, чтобы скорее прийти.

Пот выступал слегка на ее шее. Она вступила во двор украдкой, держась настороже, скользя по земле, как крыса. Во дворе человек натачивал косу. Она спряталась за стоги сена и, притаясь, ждала, когда он уйдет. Она увидела затем толстую красную девку, у которой в руках качались подойники, и подождала, пока та не исчезла в туманной дали. Тогда она заглянула в окошко, в углубления дверей, в углы двора, не смея вступить дальше из осторожности, как ей наказывал браконьер.

Страстное желание увидеть эту Жермену заставляло напрягаться ее шею на сухих плечах, но ни одна из женщин, переходивших через двор, не походила на тот портрет, который он рисовал ей. И, прислонившись неподвижно к стене, как притаившееся животное, она просторожила так целый час. Наконец, высокая смуглая девушка вышла из дома. Без сомненья, то была она. Малютка вышла из своего убежища.

Услыхав шлепанье голых ног по двору, Жермена повернулась и заметила тощую девочку, которая глядела на нее своими неподвижными глазами, кусая концы платка, повязанного вокруг шеи, и ничего не говорила.

Малютка оглядывала ее со злобою, забывая поручения, которые ее привели сюда.

Тогда как Дюки ничего не подозревали, это маленькое дикое сердечко угадало, почему парень редко заходил в лачугу. Что-то подсказывало ей о другой, более сильной привязанности, которая удерживала его вдали от них. И с первого же мгновенья она возненавидела эту соперницу.

Несколько раз она ходила по пятам Ищи-Свищи в лесу украдкой, с неотвязчивой надеждой увидать из-за кустов смеющееся лицо женщины. О, она с радостью прошла бы по стеклянным осколкам своими голыми ногами, если бы этой ценой могла бы увидеть ее. Но зеленые своды не выдавали их тайны, и она была принуждена подавить свое страстное желание. И вот, наконец, перед ее глазами стояло это создание, которое она готова была разорвать зубами. От досады, что перед ней была яркая, позлащенная солнцем кожа, ее маленькая мордочка дико скорчилась. Почему, как у старой Дюки, ее кожа не была черна и жестка, ее живот не был впалым и не блуждали ее глаза, как у той? Ее стан был строен и крепок, и Козочке припомнилась история, происшедшая когда-то с нею.