Она пожала плечами:

— Я чувствую, что умру старой девой. В самом деле, когда мы виделись с вами в последний раз?

— Пять лет тому назад, на похоронах бедной Анджелы.

— Совершенно верно, — согласилась Клементина. Оба замолчали. Анджела была его женой и ее дальней родственницей.

— Что стало с Виллем Хаммерслэем? — прервала она тишину. — Он перестал мне писать…

— Кажется, он уехал в Китай, чтобы открыть там отделение своей фирмы. Я уже несколько лет о нем ничего не знаю.

— Вот странно, — заметила Клементина, — он, кажется, был вашим закадычным другом?

— Единственным другом вообще в моей жизни. Мы были вместе и в школе, и в Кэмбридже. Впоследствии у меня было много знакомых и так называемых приятелей, но я ни с кем больше не был дружен. Я думаю, — прибавил он с мягкой улыбкой, — это потому, что я теперь сухой сучок.

— Вам можно дать на десять лет больше, чем на самом деле, — откровенно заявила Клементина. — Вы опускаетесь. Жалко, что нет Вилля Хаммерслэя. Он бы вас подбодрил.

— Я очень рад, что вы так хорошо относитесь к Хаммерслэю.

— Я редко это делаю. Но Хаммерслэй был в горе добрым другом. Для меня, по крайней мере.

— Вам все еще нравится и Стэрн? — осведомился он. — Вы, кажется, единственная женщина в этом роде.

Она кивнула.

— Почему вы об этом спрашиваете?

— Я подумал, — сказал он своим спокойным, вежливым тоном, — что у нас одни и те же симпатии: Анджела, Хаммерслэй, Стэрн и мой племянник, повеса Томми.

— Томми — хороший мальчик, — встрепенулась Клементина, — и когда-нибудь он станет-таки художником.

— Я должен поблагодарить вас за вашу доброту к нему.

— Вздор, — отрезала Клементина.

— Для такого дикого и необузданного шалопая, как Томми, очень важно иметь друга в женщине старше его.

— Если вы думаете, милейший, — фыркнула Клементина, возвращаясь к своим обычным манерам, — что я слежу за его нравственностью, то вы очень ошибаетесь. Я ничего не могу поделать, если он целует натурщиц и обедает с ними в ресторанах.

Оскорбленная Ева вытеснила в ней все материнские чувства, которые она питала к юноше. В конце концов тридцать пять же ей было; она на пять лет моложе этого сухаря-дядюшки, разглагольствующего здесь, как на проповеди в воскресной школе.

— Он мне ничего не говорил о натурщицах, — кротко возразил Квистус, — я очень рад, что он с вами откровеннее. Это показывает, что в этом нет ничего дурного.

— Давайте говорить о деле, — прервала Клементина. — Вы пришли, чтобы сговориться о портрете. Я рассмотрела вас. Я думаю, что лучше всего будет написать вас в сидячем положении, хотя, может быть, вы желаете во фраке, за столом, с председательскими золотыми цепями, звоном, графином и другими атрибутами…

— Избави Бог! — закричал Квистус, боявшийся всего бьющего на эффект. — Сделайте так, как вы решили.

— Я думаю оставить этот костюм и отложной воротничок. Вы носите узкие белые галстуки?

— Дорогая Клементина, — ужаснулся он, — я не имею претензий быть денди, но иметь вид шотландского дьякона в праздник, я вовсе не желаю.

— Одно тщеславие, — заявила Клементина. — Вы будете гораздо лучше в узком белом галстуке. Одним словом, я все это устрою. Но для чего понадобился вашим археологическим друзьям ваш портрет — убейте, не понимаю.

На этом милом заявлении они расстались, установив предварительно день первого сеанса.

— Несчастное создание, — пробурчала Клементина, закрыв за ним дверь.

Несчастное создание между тем, довольное Богом, людьми и даже самой Клементиной, спокойно шло домой. В этом благоустроенном мире наверное и язык эксцентричной женщины имеет свое божественное предназначение. Он запутался в предположениях. Во всяком случае, она принадлежит к милому, оплакиваемому прошлому — это без всяких комментариев создавало вокруг нее сияющий ореол.

Его мысли вернулись к сегодняшнему вечеру. Сегодня вторник; ночи его вторников принадлежали тайному и священному собранию бледных духов. Ночи вторников были тайной для его друзей. Иногда, когда его чересчур осаждали, он отвечал: «это клуб, к которому я принадлежу». Но что это был за клуб, какое ужасное наказание ждало его за пропущенное заседание, об этом он умалчивал и своей улыбкой только больше подзадоривал любопытство.

Вечер был великолепен. Легкий мороз освежил воздух. Благодаря удачной прогулке он был в повышенном настроении. Он посмотрел на часы. К семи часам он будет в Руссель-сквере. Он точно рассчитал время: без пяти минут семь он был у своего дома. Заметившая его из окна столовой горничная встретила его в передней и взяла пальто.