– Не надо ее трогать.

– Придется, Камилла. Ты сама понимаешь, что это не обходимо. Мы будем обращаться с ней очень бережно.

Он положил руку мне на бедро. Не на руку, не на плечо, а на бедро.

– Был ли Джон действительно под подозрением?

Он убрал руку.

– Его имя у всех на устах, с самого начала. Викери только о нем и говорит. Решил, что Натали была буйной, – значит, вероятно, и Джон такой же. К тому же он приезжий, и ты знаешь, что каждый приезжий внушает подозрение.

– У тебя есть доказательства вины моей матери, Ричард? Или это остается подозрением?

– Завтра мы получим ордер на обыск ее дома. Может быть, зубы найдем. Говорю тебе это только по дружбе. Из уважения и доверия к тебе.

– Хорошо, – сказала я. На колене зажглось: «слабость». – Мне надо увезти оттуда Эмму.

– Сегодня ничего не произойдет. Возвращайся домой и поужинай, как обычно. Веди себя как можно естественнее. Завтра возьму у тебя показания, они помогут следствию.

– Она морит нас с Эммой. Травит нас лекарствами; похоже, какими-то ядами, – меня снова затошнило.

– Камилла, почему ты ничего не сказала мне об этом раньше? Тебе бы сделали анализы. Это же ценное свидетельство! Черт.

– Спасибо за заботу, Ричард.

– Тебе когда-нибудь говорили, что ты не в меру чувствительна?

– Да, и не раз.

Гейла стояла у двери, как призрак на страже нашего дома на вершине холма. Потом она мгновенно исчезла, и, пока я ставила машину под навес, в столовой зажегся свет.

Ветчина. Я почувствовала ее запах еще из коридора. С листовой капустой и кукурузой. Все сидели за столом, как актеры на сцене театра. Сцена первая: ужин. Во главе стола восседает мама, по бокам от нее – Алан и Эмма, напротив приготовлен прибор для меня. Гейла выдвинула стул, тоже для меня, и ушла на кухню, шурша своим медицинским халатом. Мне стало не по себе – за последнее время я видела слишком много медсестер. Внизу, как всегда, шумела стиральная машина.

– Привет, моя дорогая, как прошел день? – слишком громко спросила меня мама, перекрикивая шум. – Садись, мы тебя ждем. Хотели поужинать всей семьей, ведь скоро ты уезжаешь.

– Скоро? Почему?

– Твоего дружка вот-вот арестуют, дорогая. Только не говори, что я знаю больше, чем репортер. – Она посмотрела на Алана, затем на Эмму, улыбаясь, как любезная хозяйка, подающая аперитив. Потом позвонила в колокольчик, и вошла Гейла, неся на серебряном подносе дрожащий, как студень, кусок ветчины, украшенный кусочком ананаса, сползающим набок.

– Порежь сама, Адора, – сказал Алан в ответ на ее удивленно поднятые брови.

Мамины светлые волосы заколыхались над столом, когда она склонилось с ножом над блюдом. Отрезав несколько ломтей толщиной с палец, она пустила блюдо по кругу. Когда Эмма предложила мне ветчины, я покачала головой и передала блюдо Алану.

– Значит, ветчину ты так и не ешь, – пробормотала мама. – Все никак не перерастешь это ребячество, Камилла.

– Если нелюбовь к ветчине считать ребячеством, значит нет.

– Как ты думаешь, казнят ли Джона? – спросила меня Эмма. – Отправят ли твоего голубка в камеру смертников?

Мама нарядила ее в белый сарафан с розовыми лентами и заплела ей волосы в две тугие косы. От нее исходила злость, точно зловоние.

– Смертная казнь в Миссури есть, и, конечно, за эти убийства должны казнить, если считать, что казнить человека вообще допустимо.

– А как казнят, на электрическом стуле? – поинтересовалась Эмма.

– Нет, – ответил Алан. – Давай-ка лучше ешь.

– Делают смертельную инъекцию, – прошептала мама. – Преступника усыпляют, как кошку.

Я представила, как мама лежит на каталке, пристегнутая ремнями, и любезничает с врачом, пока он не ввел ей иглу. Смерть от яда – это как раз для нее.

– Камилла, если бы ты могла стать любым сказочным персонажем, то кем бы ты стала?

– Спящей красавицей.

Вот было бы чудесно прожить всю жизнь в сладких снах.

– А я бы хотела быть Персефоной.

– Я не знаю, кто это, – призналась я.

Гейла положила мне в тарелку капусты и свежей кукурузы. Я стала есть через силу, по зернышку – каждое жевательное движение вызывало у меня рвотный спазм.

– Это владычица мертвых, – сияя, пояснила Эмма. – Она была очень красивой. Ее похитил Аид, он увел ее в подземное царство и сделал своей женой. Ее мать рассердилась и заставила Аида вернуть дочь. Но Персефона будет с ней только шесть месяцев в году. С тех пор она проводит половину жизни с мертвыми и половину с живыми.

– Эмма, и чем тебя привлекает этот жуткий персонаж? – спросил Алан. – Иногда ты меня пугаешь.