Я еще как минимум сорок минут просидела в кафе, но Бритт так и не появилась. На полдень у меня была назначена встреча, поэтому я снова позвонила Бритт. И снова мне показалось, что она абсолютно забыла о моем существовании.

— Бог ты мой! Я сегодня какая-то бестолковая. Может быть, вы поднимитесь ко мне?

Поднявшись к Бритт, я поняла, что у нее и в мыслях не было встречаться со мной в кафе. Когда я вошла, она сушила волосы феном. На ней не было ничего, кроме маленьких черных трусиков, и ее стройные ноги заканчивались аккуратными ухоженными ногтями. Она с остервенением обдувала феном рыжую пену волос, откидывая их то в стороны, то вперед, и словно сгибаясь под их тяжестью. Она была очень хрупкой, и это всегда почему-то очень удивляло меня. Она не должна была бы казаться мне такой страшной при ее маленьком росте, да еще с голой задницей, — но почему-то казалась. У нее были маленькие вытянутые груди со сморщенными изюминками вместо сосков.

Я чувствовала себя придворным при утреннем туалете короля. Так было во все времена — тираны утверждали свое господство, заставляя приближенных наблюдать, как они одеваются, едят или сидят на горшке. Чем дольше я ждала, тем меньше оставалось у меня сил сопротивляться, умолять отнестись с пониманием к моим проблемам, отстаивать свои права.

— У меня в полдень встреча, — нерешительно начала я.

— С кем это?

«А тебе-то что?» — должна была ответить я, но почему-то почувствовала, что обязана сказать. Иногда я рассказываю о своей жизни просто из робости, а иногда — чтобы вызвать доверие собеседника, расположить его к себе.

— Ну, вообще-то с психиатром, который был моим любовником. Видите ли, мой муж недавно признался мне, что еще давно, в первые годы нашей совместной жизни, — и с его стороны это, конечно, было так жестоко, — он был безумно влюблен в одну женщину, эту Пенни, жену офицера, и…

Зазвонил телефон. История моей жизни гирями повисла на ногах.

— Алло! — Опять этот гнусавый голос, голос телефонного посредника, предлагающего уроки бального танца, голос уличного торговца, пытающегося толкнуть краденые часы.

— Нет, он не получит даже своих комиссионных за посредничество, этот сукин сын… Что? Да, Муррей, я вас слышу, но этого подонка даже арестовать нельзя… Нет, он нам не нужен… Что вы говорите? Передайте ему, что я пущу это с молотка! У меня подготовлен еще один павильон — на всякий случай… Так какого черта я должна?.. Я же вам говорю, он мне не нужен!.. И не смейте мне звонить, пока не избавитесь от него. Да, именно так. Или я найду себе другого адвоката, черт побери. Вы слышите меня? Я ведь ни перед чем не остановлюсь! — И она швырнула трубку на рычаг.

Потом, сладким голосом, обращаясь ко мне:

— Почему бы вам не отменить встречу? Мы бы могли вместе пообедать, поговорить по душам… И ни слова о делах!

И я отменила встречу. Она же еще целый час орала что-то в телефон и сушила копну огненно-рыжих волос, а я, постепенно скисая, все ждала. Так я потеряла все: чувство собственного достоинства, способность сопротивляться, свои принципы и нравственные установки. Мы были знакомы с ней всего один день, а я уже ради нее проторчала в гостинице три часа. Так была заложена модель наших взаимоотношений.

За обедом она пыталась убедить меня, что где-то в глубине души мы с ней — сестры. Действительно, многие люди откликнулись на «Откровения Кандиды», но — чего я не могла даже предположить, — книга стала лакмусовой бумажкой, на которой проявились особенности психики отдельных людей. Что-то в ней было такое, что взволновало всех. Мне писали студенты и совершенно необразованные люди. И лишь много позже я поняла: если ко мне приходит человек и говорит: «Я — это ты», — то совсем не значит, что так оно и есть. А некоторые критики настолько не смыслят ничего в природе художественного творчества, что вводят в заблуждение и самих писателей, которые, казалось бы, должны лучше разбираться в этом деле. Ведь просто жизнеописание человека неинтересно никому — разве что ему самому, да еще его мамочке. Автобиография никого не взволнует, не затронет потаенные струны души, пока не обрастет художественной деталью, не вберет в себя элементы вымысла, — пока не превратится в некий миф. А уж превратившись в миф, она выйдет за рамки обычной автобиографии. И даже просто художественной литературы.

Так что, конечно же, Бритт отождествляла себя с героиней. А почему бы и нет? Она сама была простой еврейской девушкой из Флэтбуша. Она много натерпелась от мужчин, да что там от мужчин — от всего мира! Но, думаю, если у нее и были неприятности в жизни, то можно не сомневаться, что, используя терминологию нью-йоркской полиции, произошли они по вине потерпевшей стороны. Что до мужчин, то я не могу представить себе ни одного, который, трахнув Бритт, не повредил бы себе половые органы. Раз в голосе у нее звучал металл, то можно было предположить, что внутренности у нее сделаны из столь же прочного материала.

— Самое главное, — заявила она мне за обедом, — что мужчины взяли себе слишком большую власть и не дают женщинам развернуться. — При этих словах вид у нее был настолько самодовольный, будто она только что, не сходя с места, расшифровала древние скрижали.

Что я могла на это сказать? Что мне это вовсе не кажется главным в моей книге? Что она набитая дура? Что, по-моему, она играет на чувствах женщин, чтобы сколотить на этом капитал? а на самом деле совсем не сочувствует им? Мы обедали в ресторане гостиницы, и она, конечно же, устроилась, как удобно ей, а меня посадила на стул в проходе. Мы ждали, когда подадут рыбу, а пока потягивали белое вино, которое искрилось и переливалось в тонких изящных бокалах. Бритт предложила тост за женщин, и тут, откуда ни возьмись, выполз таракан. Он не спеша проследовал к ее сумочке, заполз в нее и спустился в кожаные глубины, чтобы найти там табачные крошки, недокуренные сигареты с марихуаной, маленькую ложечку для кокаина, набор французской косметики, горстку потускневших монет, запас противозачаточных таблеток, пузырек из-под валиума, наполненный чистейшим кокаином, скрученную стодолларовую бумажку, чтобы занюхивать его (про ложечку она успела забыть), и бумажник, набитый кредитными карточками, туристскими чеками и визитками людей, которым ей никогда не придет в голову позвонить.