Мысль о том, что человек — механизм, который, правда, способен ощущать и мыслить, но чьи движения однозначно запрограммированы подобно движениям любого построенного людьми механизма, Ламетри сумел выразить острее и ярче, чем кто-либо до него, и его имя надолго оказалось связанным с этим представлением. Свой второй философский труд он называет «Человек-машина» и настойчиво повторяет, что человек — самозаводящаяся (при помощи питания), просвещенная машина и т. д. Человека он сравнивает с часами или с клавесином. Устройство часов и их завод всецело детерминируют их движения; звучание струн клавесина полностью предопределено его устройством и ударами, наносимыми по клавишам. Двадцать с лишним лет спустя Дидро писал: «Мы — инструменты, одаренные способностью ощущать и памятью. Наши чувства — клавиши, по которым ударяет окружающая нас природа и которые часто сами по себе ударяют; вот, по моему мнению, все, что происходит в фортепьяно, организованном подобно вам и мне» (16, 149). Трудно отделаться от впечатления, что эти строки (которые В. И. Ленин приводил как яркий образец материалистического понимания ощущений) навеяны чтением книг Ламетри, хотя сам Дидро, по-видимому, этого не сознавал.

После изготовления Вокансоном «утки» и «флейтиста» нельзя считать невозможным создание говорящей машины, полагает Ламетри, поднимая таким образом вопрос о создании устройства, моделирующего человеческую речь.

Означает ли это, что Ламетри придерживался крайнего механицизма, что «у Ламетри… в его произведении „L’Homme machine“…всякая мысль, всякое представление имеют смысл только в том случае, если их понимать как материальные…» (12, 397)?

Абсолютизация одной стороны отношения субъект — объект при игнорировании другой его стороны; созерцательная трактовка человека как «раба обстоятельств», всегда пребывающего в страдательном залоге; односторонняя абсолютизация необходимости и свободы, рационализма и сенсуализма, естественного и общественного в человеке; рассмотрение этих противоположностей только как исключающих друг друга; взгляд, в переходе от неживого к живому, от животных к человеку односторонне абсолютирующий непрерывность, не замечающий перерыва постепенности, скачка, — все это характеризует мировоззрение Ламетри как в целом метафизическое (что было неизбежно в XVIII в.), хотя оно и содержало ряд глубоких диалектических идей. Но дает ли метафизический в общем характер воззрений этого философа основание приписать ему доведенный до крайности механицизм и даже вульгарный материализм?

Ламетри отвергает распространившийся в XVII в. взгляд, согласно которому математика и механика способны объяснить все во Вселенной. По его мнению, даже если присоединить к математике и механике связанную с ней физику, то установленные в них законы недостаточны для объяснения гораздо более сложных биологических, физиологических, социальных явлений. За пределами своей «узкой сферы» представители этих наук беспомощны. Например, тело человека, как и тело блохи, совершает множество непроизвольных движений. При этом «я обнаруживаю меньше проворства, чем блоха, хотя и прыгаю по тем же законам механики» (2, 108). Причина этого не в законах механики, а в законах физиологии. Можно ли назвать эту мысль выражением «крайнего механицизма»?

В каком смысле Ламетри употребляет термин «механический»? «Инстинкт состоит из чисто механических телесных свойств, заставляющих животных действовать независимо от всякого размышления и опыта, как бы в силу необходимости и, однако, — и это самое удивительное, — наилучшим для сохранения их жизни образом» (там же, 107). Движения, совершаемые без субъективных переживаний, без ведома живого существа (хотя эти движения и целесообразны), другими словами, автоматические движения — вот что Ламетри называет механическими движениями. Но это не относится к движениям, к которым животное (или человек) побуждается определенными переживаниями. Поскольку животное совершает их преднамеренно, оно не автомат. Говорят: «…Ламетри в своем произведении „Человек-машина“ объявил машиной не только животных, но и человека» (27, 99). В действительности имеет место нечто противоположное: Ламетри, считавший абсурдной мысль, будто животные — только машины, еще более абсурдным считал взгляд, что человек не более чем автомат.

Ламетри пытается обойти тупик, в который заводит рассудочное понимание соотношения необходимости и свободы. Когда мы размышляем, пишет он, отдельные понятия в нашем сознании разрушаются потоком других понятий, последовательно вытесняющих друг друга. Понятие, которое мы хотим исследовать и запомнить, ускользает от нас. Поэтому удержать его можно, «только препятствуя этой быстрой последовательности сменяющих друг друга идей…необходимо, чтобы все способности души, направленные сознательно… к избранной мысли… были слепы ко всему остальному…» (2, 128–129). Если внимание не фиксируется на исследуемом объекте, поток других мыслей «подавляет или отвлекает душу, пока не лишает ее способности мыслить» (там же, 128). А чем определяется внимание, без которого мышление невозможно? «…Когда дело идет о внимании, душа может действовать при помощи собственной силы… или активности, присущей материи»; активность — один из «атрибутов чувствующего существа и вообще субстанции тел» (там же). В отличие от обычных у Ламетри созерцательных формул, игнорирующих активность субъекта, здесь — признание деятельной его роли, правда, в весьма примитивной форме: самодеятельность субъекта непосредственно выводится из самодвижения материи вообще, из самодвижения живых тел в частности. Ни об общественной природе этой активности, ни о ее обусловленности материальной деятельностью, специфичной для человека, здесь, разумеется, нет ни слова. Но чисто механическим такое истолкование внимания назвать нельзя.

Нельзя найти в сочинениях Ламетри и высказываний, отождествляющих мысль или чувство с материей. Ощущение, мышление — это, по Ламетри, свойства материи, обретаемые ею, когда она достигает определенной организации. Он различает ряд иерархически соотносящихся уровней материи: самый низкий — структура ее такова, что в движениях нет целесообразности; говоря об этом уровне (минералах), Ламетри предвосхищает вывод современной науки (Бернал) о том, что основной принцип размножения действует уже при росте кристаллов; следующий уровень — усложнившаяся структура порождает новые функции: саморегуляцию, целесообразные движения, направленные на самосохранение, на этом уровне (растения) чувствительности, субъективных состояний нет; далее, уровень, где налицо нервная система, мозг; к прежним функциям присоединяются ощущения, чувства (животные); наконец, уровень, где более совершенная организация мозга рождает язык и мышление.

Трактовке сознания как феномена, не подчиненного объективным законам и не поддающегося рациональному объяснению, философ противопоставляет требование научного исследования этого явления, утверждая, что, как и все на свете, оно подчинено определенным законам; идеализму, индетерминизму он противопоставляет материализм, детерминизм. Единство машин, растений, животных, людей в том смысле, что все это — материя на различных ступенях ее организации, — вот что отстаивал Ламетри. С. Л. Соболев и А. А. Ляпунов пишут об ЭВМ: «Ближайшее рассмотрение принципов действия этих машин показывает большую общность их работы с работой нервной системы высших животных или человека. Эта общность выражается в том, что как в машинах, так и в живых организмах имеются устройства, выполняющие определенные действия, устройства, управляющие порядком выполнения этих действий, и линии связи, соединяющие их между собой» (30, 238). Ничего большего не утверждал и Ламетри.

Подчеркивая бесконечную сложность явлений жизни и психики, Ламетри полагал, что объяснение их никогда не станет исчерпывающим, полным. Он указывал на общественную природу мышления, на недостаточность частей организма и их физического взаимодействия для его объяснения. Он вовсе не отождествлял ни строения человека с устройством машины, ни сознания его с тем, что происходит в машине.

Но разве не прославился Ламетри именно формулой «человек-машина», которой он озаглавил свой нашумевший труд? Верно, но что эта формула означает? В отличие от картезианского «животное-машина», означавшего, что животное— автомат, лишенный психики, формула Ламетри отнюдь не означает, что человек — лишенный чувств и мыслей автомат (точно так же, как формула «человек-растение» вовсе не значит, что он считал людей растениями). По справедливому замечанию И. С. Нарского, такие выражения, как «просвещенная машина», «самозаводящаяся машина», — «это скорее яркие метафоры и приблизительные аналогии, но не дефиниции» (24, 236), их назначение — в острой, вызывающей форме атаковать господствующие предрассудки, привести в ярость клерикалов.