– Можно допустить, что подобное при определенных обстоятельствах могло произойти, но… согласись, есть масса вопросов, возникающих по ходу прочтения. Они касаются художественности самой повести, которую ты называешь романом, дневником, полевыми заметками – как угодно. Остаются вопросы.

Если бы мог, ответил. Я запутался… Отлично справляюсь со старательской работой, и мне легче говорить с хитрой старушкой, чем, например, с тобой. Но мне нужен собеседник, разбирающийся в физике, биологии и еще в чем-то. Именно такой и сможет объяснить… Мало ли, может, еще кто-то сталкивался с подобным.

– Стой, стой, стой… Я рассматриваю написанное тобой как художественное произведение. Пойми меня правильно. Мне нет дела до твоих планов. Редакторский глаз, понимаешь. Это моя позиция. Вот и весь секрет… А почему ты все время в шляпе?

– Экран. – Лицо Полякова поскучнело. «Потерял ко мне интерес, – подумал я, не собираясь уходить – необходимо было отработать излеченный гайморит. Собственно, для Полякова сейчас важно одно: веришь в написанное или нет».

– Там у тебя про Вострецову… Давай вместе подумаем: линия женщины в повести не завершена. Согласен? – не обращая внимания на его кислую физиономию, сказал я.

– В каком смысле? – Он глянул на часы, на дверь, зевнул.

– Читатель… Ему хотелось бы узнать о Вострецовой больше, раз она так похожа на героиню, вернее…

– А-а-а-а… – протянул Поляков. В его взгляде появился огонек интереса. – Вострецова, наркоманка… – Он шагнул к письменному столу. Извлек из верхнего ящика пухлую папку. Развязал тесемки, порылся и протянул конверт: – Это мне дали в милиции. Копия.

В конверте была фотография обнаженной женщины, лежащей на лестничной площадке. На обратной стороне снимка печать, дата и подпись работника милиции, подтверждающего, что на снимке запечатлена мертвая Вострецова.

– Крючок для плафона… Она на него накинула петлю из бинтов и… – Поляков постучал пальцами по шее. – Перед дверью в квартиру своего сожителя, в знак протеста… Ты на родинку глянь. Над соском правой груди – с копеечную монету, так и в протоколе осмотра написано, могу показать… А теперь на число глянь… Три дня назад снимок получил. Откуда мне про родимое пятно было известно? Я же ее живой не видел.

– Может, раньше Вострецову знал? – неуверенно предположил я.

– Я ж сказал… – отмахнулся он. – Пиру помнишь? Я с ним за травой ходил. Засыпало его потом.

– Когда гном тебе грибы передал для Хогерта? – спросил я, припоминая один из эпизодов в повести Полякова.

– Так вот… Сейчас. – Он вытащил из папки газетную вырезку, ткнул пальцем в цветной снимок группы людей на фоне самолета. – Этот, с бородой, и есть Пиру. И по времени сходится… А здесь, – он протянул мне маленькую заметку, – из миланской газеты… На обратной стороне прочти.

На подклеенной к заметке бумажке – видимо, перевод, из которого ясно, что Пиру найден в отеле «Марник» – в одном из номеров для богатых постояльцев – с простреленной грудью.

– А здесь Хогерт… – Поляков достал газетный лист, на английском языке. На снимке – человек с благородными чертами лица. – Он взорвал автобус со школьниками… Правда, суд так и не смог доказать причастие Хогерта к взрыву… Документы, – Поляков положил руку на папку, – обошлись в копеечку. Но верю – кому-нибудь пригодятся. В самом деле, зачем бы я стал тратить валюту на газетные вырезки?

«Все так, если допустить, что ты в своем уме», – подумал я, разглядывая всякие справки, выписки… В папке оказались и совершенно непонятные мне формулы каких-то расчетов, сообщения о набивших оскомину инопланетянах, якобы интересующихся объектами землян.

– Вот что. – Я отложил кипу документов. – Конечно, интересно. Как и камешки на медной пуговице-диске… Кстати, можно на нее взглянуть?

– Нужно… Просто необходимо. Вот. – Он вынул из кармана зеленую медяшку, подкинул ее несколько раз на ладони и протянул мне. – Никому еще не показывал.

– Занятная завитушка, – сказал я, разглядывая камешки.

– Алмазы… Могу показать справку от ювелира-бельгийца. Он зубы сожрал на своем деле, но никогда не встречал такой огранки. Литр тамуса за экспертизу содрал… После предлагал кучу денег за пуговку. Но я послал его подальше.

– Мог и обмануть, – усмехнулся я. – Чтоб тамус отработать. Странно: медь и алмазы. Да и цвет довольно необычный: алмазы ли?

– Они… Я и с нашими консультировался.

– Пусть. Пусть так будет. – Я протянул ему пуговку. – Вернемся к повести: где баба Аня? Стоценко? Можно встретиться с ними?

– Но ты… хоть маленько веришь? – с надеждой спросил Поляков, пряча медную пуговицу. – Самую малость?

– Мы договорились: я желаю завершить все линии написанной тобою повести. Пусть это будет фантастическая повесть. Вот и все, что я могу тебе обещать. У тебя, кстати, таким странным языком она написана… «Торчать», «попсово», «трахаться»… Таких слов нет в русском языке. Что касается веры, поставим последнюю точку и поговорим о вере. Хорошо?