Назначить военным министром Троцкого — это был далеко не самый худший выбор. Могло быть и хуже. Правда, служить в армии Льву Давидовичу не приходилось, но в 1912–1913 годах он побывал военным корреспондентом на Балканах. Журналист Троцкий на должности военного министра был все же предпочтительнее прапорщика Крыленко в роли главнокомандующего, ибо любому прапорщику хочется поиграть в генералы, а любой более-менее толковый журналист отлично понимает разницу между собой и специалистом. И, паче всяких ожиданий, Троцкий справился. В мае 1918 года Рабоче-крестьянская Красная Армия (РККА) насчитывала 300 тысяч бойцов, осенью ее численность дошла до миллиона, а к концу Гражданской войны это была уже армия, по численности соответствующая стране, — пять с половиной миллионов человек.

Начав все с той же идеи создания Добровольческой армии, Троцкий практически сразу от нее отказался — набрать нужное количество добровольцев было немыслимо. Уже 19 мая 1918 года ВЦИК принял постановление о всеобщей мобилизации. Но проблема была не только в рядовых айв командирах, и здесь все оказалось куда сложнее. Ленин по-прежнему предавался мечтам о «классовой» армии. Даже осенью 1918 года, когда Сталин с Троцким уже полгода как препирались из-за «военспецов», он все еще говорил: «Теперь, строя новую армию, мы должны брать командиров только из народа. Только красные офицеры будут иметь среди солдат авторитет и сумеют упрочить в нашей армии социализм». А вы думаете, зря его прозвали «кремлевским мечтателем»?

Все бы ничего, но к тому времени жизнь уже показала, во что превращается Добровольческая армия с выборными командирами из народа. 24 сентября 1918 года член Реввоенсовета 1-й армии С. П. Медведев писал Ленину: «Я убедился, что у нас есть толпы вооруженных людей, а не крепкие воинские части… Во всех этих вооруженных толпах не проявлялось никакого понятия о дисциплине, о подчинении командному составу во время операций. Сам же командный состав оказался настолько слабым, безвольным, терроризированным негодными элементами части, что не он командовал частями, а его части тянули, куда хотели…

Части нашей Красной Армии формировались в различных местах и совершенно по-разному. Большая часть из них состояла из добровольцев. Никакой военной выучке они не подвергались, и поэтому слишком трудно совершать с ними военные операции. Они могут совершить партизанский набег, но чуть только попадут под военный, а не партизанский огонь — они обнаруживают всю слабость свою и панически бегут от жалкой горстки опытного противника».

Воевать постепенно учились, что же касается дисциплины — то чего-то приемлемого в этом отношении удалось достичь лишь к началу 30-х годов. Если же говорить об этике, о морали… то не было в этой войне ни этики, ни морали, ни милосердия. Об этом писал в своем дневнике Исаак Бабель, который был в польском походе с Первой Конной армией Буденного — право же, не самой худшей воинской частью РККА.

«Страшное поле, усеянное порубленными, нечеловеческая жестокость, невероятные раны, проломленные черепа, молодые белые нагие тела сверкают на солнце…».

Стало быть, после боя раненых добивали, мертвых раздевали — одежка еще пригодится…

«История — как польский полк четыре раза клал оружие и защищался вновь, когда его начинали рубить».

Это к вопросу о том, почему в 1920 году так отчаянно сопротивлялись поляки…

Житомир. «Полки вошли в город на три дня, еврейский погром, резали бороды, это обычно, собрали на рынке сорок пять евреев, отвели в помещение скотобойни, истязания, резали языки, вопли на всю площадь. Пожгли шесть домов, дом Конюховского на Кафедральной — осматриваю, кто спасал — из пулеметов, дворника, на руки которому мать сбросила из горящего окна младенца, — прикололи, ксендз приставил к задней стене лестницу, таким способом спасались…».

Сокаль. «Сапожник, сокальский сапожник, пролетарий. Сапожник ждал Советскую власть — он видит жидоедов и грабителей, не будет заработку, он потрясен и смотрит недоверчиво…

Лавчонки все открыты, мел и смола, солдаты рыщут, ругают жидов, шляются без толку, заходят в квартиры, залезают под стойки, жадные глаза, дрожащие руки, необыкновенная армия. Организованное ограбление писчебумажной лавки, хозяин в слезах, все рвут… Ночью будет грабеж города — это все знают».

Здесь комментарии излишни…

И как символ Гражданской войны: «Все бойцы — бархатные фуражки, изнасилования, чубы, бои, революция и сифилис».

Когда мы говорим об офицерах и чекистах 30-х годов, надо помнить: они родом — отсюда. Бархатные фуражки, изнасилования, бои, революция и сифилис…

… С самого начала бывший военный журналист подошел к делу прагматически и принялся строить армию с опорой на профессионалов, царских офицеров. Это противоречило «классовому» подходу — а куда денешься!

Забегая вперед, надо сказать, что это его решение на каждом шагу отзывалось скандалами. «Военспецы» плохо уживались с партийным окружением и, что хуже всего, обнаруживали неистребимую склонность к саботажу и предательству. Сам же Троцкий в свое время говорил: «У нас ссылаются нередко на измены и перебеги лиц командного состава в неприятельский лагерь. Таких перебегов было немало, главным образом со стороны офицеров, занимавших более видные посты. Но у нас редко пишут о том, сколько загублено целых полков из-за боевой неподготовленности командного состава… И если спросить, что причинило нам до сих пор больше вреда: измена бывших кадровых офицеров или неподготовленность многих новых командиров, то я лично затруднился бы дать на это ответ».

Тем не менее он упорно продавливал свой принцип опоры на профессионалов — и продавил! Переломным стал день 23 ноября 1918 года, когда появился приказ Реввоенсовета о мобилизации бывших офицеров. По одним данным, в Красной Армии в Гражданскую войну служило пятьдесят тысяч офицеров царской армии, по другим — семьдесят пять тысяч, в том числе более шестисот бывших офицеров Генерального штаба. Кадровыми офицерами являлись семнадцать из двадцати командующих фронтами, восемьдесят два из ста командующих армиями. А начальниками штабов практически везде были полковники и генералы царской выучки.