Вот я и кончился, — обреченно подумал он. — Сработался до винтика, как виннеровская повозка. Возможно, я уже умер, а то, что сейчас осознает себя — это уже не я, это пародия, осколок меня. Мозг умирает, и меня остается все меньше. Надо успеть сказать главное. А что главное?
— Ромашка, — тихо позвал ПалСаныч.
Боли он уже не чувствовал, только холод, поднимающийся откуда-то снизу. И что-то случилось с глазами — на периферии зрения темными пятнами колыхалось нечто бесформенное.
Маша склонилась к нему и, пачкая кровью мертвое ухо, прошептала:
— Профессор, милый, у нас будет ребенок. У тебя будет сын.
