— Там все уже смотрят ее, — добавила Надюша Андреевна. — Как раз Владик пришел, режиссер наш, — пояснила она для меня.

— Но ей же в школу идти… Нет, подождите, как же она сможет…

— Да может быть, еще и не подойдет! И не получится! Или она не захочет! — увещевала меня Надюша Андреевна, подталкивая к выходу.

В соседней комнате Варя громко читала сценарий — за Сонечку. А симпатичный, доброжелательный молодой человек лет тридцати, в сером свитере, с бородкой — читал за Гнома. Я поняла, что это режиссер Владик Комаров.

— Отдай, я говорю тебе — отдай! — противнейшим голосом и совершенно органично канючила Варька.

Окружающие тихо смеялись. Владик, показывая всем кулак, говорил смешным голосом:

— Не могу, все! Растворилась твоя любимая кукла!

— Нет! — заплакала Варька и вдруг тихо и с угрозой сказала, взглянув на Владика: — Сейчас я тебе твой колпак оторву, дурацкий!

Владик прикрыл рукой воображаемый колпак. Все смеялись и даже хлопали. Я много написала о театре и хорошо знаю цену этим восторгам. Сейчас задурят девчонке голову, через полчаса придет другая «Соня», они так же будут восторгаться и хлопать.

— Варюша, ты молодец. — Я подошла к ней и аккуратно взяла из ее рук сценарий. Надо же, он уже совсем по-другому записан, видимо, это и есть пресловутая «американская» запись — пять фраз на одном листочке, перевод бумаги. — Тебе самой понравилось?

Варька вздохнула:

— Не очень. Соню так жалко…

Режиссер-постановщик Владик подошел ко мне. Мы поздоровались, познакомились, Владик очень искренне похвалил мой сценарий и Варю. Варе пришлось еще сделать несколько фотографий и видеопробу. Я была уверена, что это все — пустая трата времени, но ссориться с группой сразу не стала. По дороге домой, к Толе, Варя молчала, но глаза ее сверкали и щеки горели.

— У меня ведь есть дом, вроде дачи… — сказал Толя вечером. — Но я там так давно не был… В то лето один раз приезжал, даже не ночевал, не получилось… Вам бы, конечно, хорошо там пожить… И недалеко — двадцать пять километров. Но сможем ли мы одновременно зарядить ремонт в квартире и подремонтировать дачу?

— А там свет есть?

— Есть… должен быть…

— А вода какая-нибудь?

— И вода, и газ, и даже отопление… Но надо все проверять, чистить… Может, съездим в субботу, посмотрим?

— Давай.

Варя по-прежнему смотрела на Толю волчонком, и я никак не могла понять, что же это такое. Ведь Женька ей очень нравился. Что-то, видимо, она чувствовала в Женьке, что не давало ей ревновать. А здесь… Ближе к ночи она ходила за мной хвостиком по квартире — в ванную, стояла у двери туалета — так она делала, когда была совсем крохой. Спать мы легли вместе, она обвила меня ногами-руками, положила голову на плечо, ухватилась рукой за волосы и не спала до тех пор, пока я не почувствовала, как проваливаюсь в сон.

В субботу мы съездили на Толину дачу. Там оказалось очень хорошо и все очень заброшено. Толя включил насос, и минут через семь из трясущегося, плюющегося крана потекла черная вонючая вода. Потом она стала коричневой, потом рыжей. А через полчаса совсем нормальной. Мы обошли достаточно большой участок. Сам дом, двухэтажный, деревянный, напомнил мне жилые дома в пригородах Хельсинки, куда я как-то ездила в командировку. У него были слишком большие для нашего климата окна, черная крыша с очень маленьким углом ската и почти полное отсутствие мебели.

— А здесь кто-то жил? — спросила я.

— Ты имеешь в виду мою первую семью? Нет, я позже купил его. Думал, мама будет летом жить… Нам еще предстоит, — он весело глянул на меня, — знакомство с мамой. Она будет рада.

— Я знаю. — Я вспомнила Ирину Петровну и отвернулась.

Он подошел ближе и обнял меня.

— Не беспокойся. Мама — великий гуманист. Она активист всяких благотворительных организаций, комиссий по усыновлению, помощи сиротам, афганцам…

— Ну, это точно по нашей части. — Я хотела пошутить, но прозвучало невесело.

Толя тем не менее засмеялся.

— Просто мама — не бедный человек и очень добрая. Ты увидишь.

Варя совершенно неожиданно взялась помогать Толе переносить охапку ивовых прутьев, лежащую у крыльца, под навес. Я хотела спросить, зачем ему прутья, но побоялась услышать, что он в свободное время плетет корзинки… Толя, как будто услышав мои мысли, поднял голову и улыбнулся:

— У меня товарищ — художник-натуралист, нарезал в конце того лета, никак не заберет. Мы с ним как-то раз сюда приезжали, пробовали рыбу ловить.