— А как насчет алка-зельтцера? Есть что-то в этом роде от похмелья?

— Не-а, — ответил Костя. — Сейчас я этого урода сделаю, — и стал «делать», то есть обгонять задастый «лендкрузер».

— Тогда притормози у какой-нибудь аптеки.

— Саш, меня что-то укачало, купи мне, пожалуйста, нашатырь.

Виноградов купил в аптеке «36,6» «Похмелин», упаковку жвачки и нашатырь. Я открыла пузырек, понюхала и лишний раз порадовалась, что я умеренно ем и пью — иначе бы мне сейчас стало не просто душно.

Выходя из машины у своего подъезда, он бросил Косте:

— Завтра утром в восемь пятнадцать.

— А Костя не отвезет меня к маме? — Я спросила на всякий случай, хотя понимала, что планы у него другие, и они мне, как и весь вечер, активно не нравились. Но ведь я именно за этим пришла. Я решила пройти до конца, хотя и не знала — что там, в конце…

Я спросила, Виноградов — улыбнулся.

Неживую Милку мы уложили в гостиной. Я пошла на кухню заварить чай, а Виноградов открыл дверь ванной и пояснил мне:

— Я приму душ.

— Это лестно, — отозвалась я.

— Я вымою попу. — Он кокетливо посмотрел на меня.

— Советую еще сбрить волосы на лобке и подкрасить губы.

— Ты заплатишь за эти слова, Воскобойникова, и даже еще не знаешь чем и как.

— Неужели я чего-то не знаю о жизни? — самоуверенно отозвалась я.

— Может, ты чего-то не знаешь о себе? — улыбнулся Виноградов.

Он уже почти разделся и красовался в трусах. Я давно заметила — в периоды, когда у него в организме начинается гиперактивность половых желез, он меняет удобные немецкие шорты на эластичные наглые плейбойские трусы.

Виноградов вымылся, накинул один из своих вонючих махровых халатов — однажды все пять или шесть провалялись постиранные в стиральной машинке несколько дней и затухли. А поскольку у него почти отсутствует обоняние, объяснять ему, почему его халаты лучше выбросить, — бесполезно.

— Могу и тебя помыть, — подошел он ко мне и сильно ущипнул за внутреннюю сторону бедра.

— Больно, Саша!

— Сейчас еще не так будет! — ухмыльнулся Виноградов. — Хватит изображать из себя китаянку… Чайные церемонии…

Он вынул чашку из моей руки и подтолкнул меня к ванной.

— Я ждать тебя, что ли, должен?

Понятно, значит, такая сегодня игра. Грубый коварный ковбой. Насильник с громадным, не помещающимся в тугие кожаные штаны инструментом. «Скажи себе: я красивая — и так будут думать окружающие!.. Некоторые… Другие будут думать, что ты чокнутая».

Он смотрел, как я моюсь, но ко мне не прикасался.

— Сейчас, момент. — Он вышел из ванной.

Я слышала, как он открывает огромный шкаф-купе, перегородивший всю его достаточно просторную прихожую.

— Вот это надень. — Он кинул мне какое-то светлое платье и поставил на пол коробку.

Я развернула платье. Похоже, что новое. Или почти… Я понюхала.

— Никто еще не надевал! Специально для тебя куплено!

— А как же та девушка, новая?

— Мо-ра-то-рий, сказано тебе! Платье надевай, трусы не надо, вот здесь, — он открыл коробку, — туфли. Тоже новые. У тебя же тридцать девятый размер?

— Всегда был тридцать восьмой вообще-то.

— Ну ничего, велики — не малы. Надевай.

Он достал белые туфли на высоченном тонком каблуке. Каблучки и носки туфель были покрыты золотыми скобами.

— Теперь иди сюда. — Он с удовольствием поцеловал меня куда-то между шеей и ключицей. — Поставь вот так ногу, на стиральную машинку. — М-м-м… какой ракурс… а вот так… а если наклониться… м-м-м… прекрасно… идем…

Он провел меня в комнату, которая одновременно служила ему спальней и кабинетом.

— Не-е-ет, не на кровать, на стол садись, а ноги на стул поставь… Красиво, очень красиво… а теперь повернись ко мне спиной… Замечательно… Воскобойникова, да ты неправильно выбрала профессию…

— Еще не поздно сменить…

— Поздно, Воскобойникова, поздно. Ты уже девушка пожилая и веди себя соответственно — по жизни скромнее, в постели наглее.

— Вообще-то я сейчас на столе сижу.

— И на столе тоже — понаглее. Ножки раздвинь, чтобы мне что-то видно было… вот так, ага…

Я продолжала делать все, что он говорил, и чувствовала, что меня, скорей всего, не надолго хватит. Мне не было очень стыдно или противно, а мне опять, как уже несколько раз за последнее время в неприятной ситуации, становилось все хуже и хуже — стало нечем дышать, и лицо Виноградова, искаженное похотью, поплыло куда-то в сторону. На счастье, он как раз отвлекся на какой-то звук, раздавшийся в гостиной.