Под влиянием явного прославления Греции, которое в Германии 18-го столетия было связано с именем Иоганна Иоахима Винкельманна (1717—1768) критику Рима продолжил Гердер в «Рассуждениях о философии истории человечества» (1784—1791). В истории Рима Гердер делал особый упор на разрушающий характер Города. По его мнению, римляне, «которые хотели принести миру свет, повсюду принесли опустошающую ночь; они вымогали золотые сокровища и произведения искусства; по их вине рухнули части света и вечные ценности старого мышления; была уничтожена самобытность народов, а провинции под властью череды отвратительнейших императоров были разграблены, разорены, истерзаны». Гердер считает распад Римской империи возмездием. По его мнению, закон возмездия был «вечным естественным порядком». Традиционная христианская историография средневековья и раннего нового времени подчеркивала судьбоносную функцию Римской империи в распространении христианства и эллинистической культуры. Гердер же решительно отрицает это. Он считает, что «было бы недостойно по отношению к Богу вообразить, что забота о его прекраснейшем творении — распространении истины и добродетели — была доверена тираническим, кровавым рукам римлян».

Существует очень мало работ, в которых негативное воздействие Римской империи было бы столь бескомпромиссно подчеркнуто, как у Гердера. Позицию Гегеля по этому вопросу вряд ли можно переоценить. В лекциях по философии истории Гегель соглашается с некоторыми выводами Гердера. По его мнению, «римский принцип... был полностью основан на власти и военной силе, не было никакого духовного стержня, никакой цели для работы и удовлетворения духа». Он также считал, что «в индивидууме императора субъективные особенности превратились в полностью безграничную объективность», вся же империя «подвергалась грабительскому гнету налогов, Италия была опустошена, плодороднейшие земли лежали невозделанными. Это состояние, как фатум, царило над римским миром».

Но наряду с линией Гердера, у Гегеля есть более всеобъемлющая универсальная линия. По Гегелю, всемирно-историческая энтелехия определяла римский исторический процесс. Римский мир, по его мнению, был избран «для того, чтобы надеть оковы на нравственную личность, а также объединить всех богов и духов в пантеон мирового господства и сделать из них абстрактное общее». Однако уже у Гегеля просматривается некоторое пересечение римской истории с историей христианства и германства, которые впоследствии предопределили появление универсально-исторических концепций Ранке и Буркхардта.

Ранке в своей «Всемирной истории» называет «четырьмя великими достижениями Рима» создание общей всемирной литературы, распространение римского права, установление римской монархии и принятие и распространение христианства. Именно потому, что он отождествлял римскую историю с историей христианства и германства, Римская империя и эпоха римских императоров были для него «серединой всеобщей истории».

Абсолютно идентична оценка Якоба Буркхардта, которую он дает роли Римской империи в своих «Рассуждениях о всемирной истории»: «Империя превосходит все другие мировые монархии и вообще является единственной заслуживающей это название. Вопрос не в том, желательны ли вообще мировые монархии, а в том, выполнила ли Римская империя или нет свою цель — воссоединение старых культур и распространение христианства (которое только одно могло спасти основную часть империи). Без римской мировой монархии не было бы преемственности культуры».

В рамках этой историко-философской и всеобще-исторической концепции XIX в. образ Римской империи импонирует. Тем не менее историческая наука, завороженная феноменом Римской республики, дистанцируется от этого мнения. Бартольд Георг Нибур отрицательно относится к империи. В своей лекции в 1829 году он охарактеризовал ее историю, как «историю развращенного сборища людей, где все решает только сила, где судьба миллионов зависит от одного-единственного человека и небольшого количества избранных, образующих его окружение... Это было развитие механических сил, все живое было отстранено, это было постепенное умирание, нераспознанная разрушающая болезнь, которая должна была привести к неминуемой гибели. В рамках мировой истории эта история удивительна, но, как национальная и политическая история, она печальна и безрадостна».

Теодор Моммзен много привнес в пользу примата «национально-политической» истории и римской республики. Для истории же времен римских императоров он предназначил 4-й том своей «Римской истории», который он так и не написал. Вышедший в 1856 году 3-й том его монументального произведения заканчивается победой Цезаря при Тапсе (46 г. до н.э.). В опубликованном в 1885 г. 5-м томе он написал серию блестящих очерков по истории римских провинций от Цезаря до Диоклетиана. Больший, чем кого-либо другого, был вклад Моммзена в отображение времен императоров. Он издал «Свод латинских надписей», большое издание латинских текстов, штудии деяний Августа, исследования римского государственного и уголовного права, все это он излагал также и в своих лекциях.

В своем вышедшем между 1883 и 1887 гг. двухтомном учебнике «История римских императоров» Герман Шиллер в отличие от Моммзена отказался от повествовательной формы, и не так уж был неправ Моммзен, когда написал об этом труде: «Нужно обладать легкомыслием юности или же глупостью господина Шиллера, чтобы писать о вещах, в которых ничего не смыслишь, и это называется писать историю и ни много, ни мало историю Римской империи». Но ученик и последователь Моммзена Герман Дессау тоже потерпел неудачу при выполнении этой задачи. Его двухтомный труд (1924—1930 гг.) охватывает лишь промежуток времени от Августа до 69 г.н.э., а литературный талант у него полностью отсутствовал.

В 1909 г. впервые вышел в свет двухтомник «Истории римских императоров» Альфреда фон Домашевски. Этот сборник биографий императоров был написан в апологетическом духе и пафосе вильгельмовской Германии. «После многолетних раздумий эти римские Цезари вышли из тюремной камеры библиотеки и превратились в живых людей. И вот они сидят на стульях, на книжных полках, даже за моим письменным столом, и это призрачное окружение стало для меня пыткой. Тогда я и написал о них, чтобы освободить себя самого». Существует немного трудов, которые до такой степени были бы типичны для мира фантазий гуманитарно образованной буржуазии времен первой мировой войны, как этот сборник биографий.