Одна из любимых игр у нас в детстве называлась «шмон». Заняться было нечем, так что мы обыскали комнату, в которой нам велели играть. Там была куча удивительных вещей! Например, мы никогда раньше не видели быстрорастворимых супов в пакетиках.

Я решила захватить их домой — мама ведь вечно кричала, что «нам жрать нечего». Я прочитала инструкцию — эти супчики были идеальными. Их не надо было долго готовить, потому что «мать на работе устала». Они были компактными, и спиздить их можно было легко.

Чтобы не опозориться самой в случае провала, супчики я запихала в Колины карманы. Мы прорепетировали, как он непринужденно выходит из комнаты и одевается — он мог поднять руки и сам надеть куртку. Все должно было получиться, и мы смеялись в предвкушении радости на лицах наших родителей.

Наконец они позвали нас. Мы вышли в коридор и стали одеваться. И тут Коля все испортил — нагнулся завязать ботинки. Я кинулась к нему и закрыла его собой, приговаривая: «Я помогу тебе, братик! Мам, что-то у Коли живот болит, я завяжу ему шнурки!» Но Алик уже что-то заподозрил.

Он подошел к Коле, и мы испугались. Я отпихивала Алика от брата, но тот, не обращая на меня внимания, обыскивал Колю и доставал из-под его одежды краденые супы. И ведь все нашел, сука, ни одного не упустил.

— Детишки у вас далеко пойдут! — сказал он весело пахану.

— Да это старшая придумала. Этот-то безголовый, — отмахнулся папа.

Мы вышли на улицу. Ярко светило солнце, было тепло. Мне было стыдно перед Колей за подставу и досадно, что он так глупо спалился. Мне было страшно, что мама заплачет, а пахан заорет. В молчании мы дошли до трамвайной остановки, и, решившись поднять вверх голову, я увидела, что пахан улыбается! Он поймал мой вопросительный взгляд и захохотал так, как редко у него получалось: громко, от всей души.

— У вора украсть решила, ну ты подумай!

И мы всей семьей засмеялись. Это был хороший день.

Когда я читаю письма Рассела, меня мучает, что отец счел нужным от меня откреститься. И понимание того, что ему стыдно, что он зол, — тоже мучает. Впрочем, я никогда не видела от него ни ласки, ни заботы.

Я долго не знала, кем и где работает отец. Несколько раз, когда я была совсем крохой, я видела, как случайные прохожие благодарили его на улицах, а некоторые даже кланялись ему в пояс. На мой вопрос, кто эти люди, он отвечал мрачно: «Мои воспитанники». Я не понимала, что это значит, но не расспрашивала — боялась его разозлить, предпочитала наблюдать. Подобострастно вел себя и наш сосед со второго этажа — «Юрка-мошенник», как за глаза называли его родители. Я была уверена, что отец — очень важный человек. Мама учила отвечать: «Папа военный».

Как-то пахан показывал мне патроны и орал — никогда, мол, не кидай их в костер. Сын его сослуживца погиб так, и он вернулся с похорон мальчика потрясенный и пьяный. Я запомнила это потому, что тогда первый раз ощутила тревогу отца за мою жизнь. И позволила себе предположить, что он меня любит.

Во дворе нам с братом гулять было запрещено. Мама боялась, что нас похитят папины недоброжелатели. К детским садам она была настроена негативно и пугала историями про вечно сопливых детей с корью и ветрянкой. Поэтому, будучи дошколятами, мы общались только друг с другом, а присматривала за нами бабушка.

В советские времена мамина мама была секретарем комсомольской организации и безжалостно расстреливала из ТТ бандеровцев. Когда в роддоме ей принесли девочку вместо желанного сына, бабушка возмутилась и отказалась от ребенка. «Я ждала сына. Бабы мне не нужны. Уносите это! Себе ее забирайте!» — шумела она. Только долгие уговоры медсестер заставили ее взять на руки малышку. Эти же добрые женщины терпеливо убеждали, что «девочка маме помощница, а сын — отрезанный ломоть». Из роддома бабушку провожали овациями.

«Поэтому мне всегда так одиноко! — жаловалась мать. — Я вот тебя не бросаю, а моя мама меня бросала! Дедушка на работу — а за ней уже парень на мотоцикле приехал…» — и я представляла себе, как маленькая мама бежит за мотоциклом под звонкий хохот любовников, и падает в пыль, и разбивает коленки, и зовет бабушку, но та уже далеко. «Теперь у меня повышенная тревожность и страх потери близких!» — печально ставила себе диагноз мама.

Каждый вечер перед сном бабушка доставала небольшую фотографию Сталина и целовала ее, вздыхая: «Отец родной! На кого ж ты нас покинул?..» Несмотря на атеистические воззрения, отмечала все церковные праздники — ей просто нравились любые праздники.

Я попросила нарисовать мне картинку. После всех ее стараний на листе бумаги вместо девочки появилась странная харя с кружочками вместо носа и ноздрей — более жуткого рисунка не видела до сих пор. «Говорила, не умею!» — сокрушалась бабушка. Петь бабушка тоже не умела, а выпить любила — и так мы узнали песни вроде «Пионеры, Богу маловеры».

Она же рассказала мне стишок, который считала очень забавным. Я запомнила его на всю жизнь: