Булгаков Михаил Афанасьевич
Шрифт:
Ли. А, слава богу Да, Лито Опять сердце Из-за двери слышались голоса: ду-ду-ду…
Закрыл глаза на секунду и мысленно представил себе Там. Там – вот что: в первой комнате ковер огромный, письменный стол и шкафы с книгами. Торжественно тихо. За столом секретарь – вероятно, одно из имен, знакомых мне по журналам. Дальше двери. Кабинет заведующего. Еще большая глубокая тишина. Шкафы. В кресле, конечно… кто? Лито? В Москве? Да Горький Максим. На дне. Мать. Больше кому же? Ду-ду-ду… Разговаривают… А вдруг это Брюсов с Белым?..
И я легонько стукнул в дверь. Ду-ду-ду прекратилось, и глухо: – Да! Потом опять ду-ду-ду. Я дернул за ручку, и она осталась у меня в руках. Я замер: хорошенькое начало карьеры – сломал! Опять постучал. «Да! Да!»
– Не могу войти! – крикнул я.
В замочной скважине прозвучал голос:
– Вверните ручку вправо, потом налево, вы нас заперли…
Вправо, влево, дверь мягко подалась, и…
После Горького я первый человек
Да я не туда попал! Лито? Плетеный дачный стул. Пустой деревянный стол. Раскрытый шкаф. Маленький столик кверху ножками в углу. И два человека. Один высокий, очень молодой в пенсне. Бросились в глаза его обмотки. Они были белые, в руках он держал потрескавшийся портфель и мешок. Другой – седоватый старик с живыми, чуть смеющимися глазами был в папахе, солдатской шинели. На ней не было места без дыры и карманы висели клочьями. Обмотки серые и лакированные, бальные туфли с бантами.
Потухшим взором я обвел лица, затем стены, ища двери дальше. Но двери не было. Комната с оборванными проводами была глуха. Tout [23] . Как-то косноязычно:
– Это… Лито?
– Да.
– Нельзя ли видеть заведующего?
Старик ласково ответил:
– Это я.
Затем взял со стола огромный лист московской газеты, отодрал от нее четвертушку, всыпал махорки, свернул козью ногу и спросил у меня:
– Нет ли спичечки?
Я машинально чиркнул спичкой, а затем под ласково-вопросительным взглядом старика достал из кармана заветную бумажку.
23
Всё (фр.).
Старик наклонился над ней, а я в это время мучительно думал о том, кто бы он мог быть… Больше всего он походил на обритого Эмиля Золя.
Молодой, перегнувшись через плечо старому, тоже читал. Кончили и посмотрели на меня как-то растерянно и с уважением.
Старик:
– Так вы?..
Я ответил:
– Я хотел бы должность в Лито.
Молодой восхищенно крикнул:
– Великолепно!.. Знаете!..
Подхватил старика под руку. Загудел шепотом: ду-ду-ду… Старик повернулся на каблуках, схватил со стола ручку. А молодой сказал скороговоркой:
– Пишите заявление.
Заявление было у меня за пазухой. Я подал.
Старик взмахнул ручкой. Она сделала: крак! и прыгнула, разорвав бумагу. Он ткнул ее в баночку. Но та была суха.
– Нет ли карандашика?
Я вынул карандаш, и заведующий косо написал:
– Прошу назначить секретарем Лито. Подпись.
Открыв рот, я несколько секунд смотрел на лихой росчерк. Молодой дернул меня за рукав:
– Идите наверх, скорей, пока он не уехал. Скорей!
И я стрелой полетел наверх. Ворвался в двери, пронесся через комнату с женщинами и вошел в кабинет. В кабинете сидящий взял мою бумагу и черкнул: «Назн. секр.» Буква. Закорючка. Зевнул и сказал: вниз.
В тумане летел опять вниз. Мелькнула машинка. Не бас, а серебристое сопрано сказало: «Мейерхольд. Октябрь театра»…
Молодой бушевал вокруг старого и хохотал:
– Назначил? Прекрасно! Мы устроим! Мы все устроим!
Тут он хлопнул меня по плечу:
– Ты не унывай! Все будет.
Я не терплю фамильярности с детства и с детства же был ее жертвой. Но тут я так был раздавлен всеми событиями, что только и мог сказать расслабленно:
– Но столы… стулья… чернила, наконец!
Молодой крикнул в азарте:
– Будет! Молодец! Все будет!
И, повернувшись в сторону старика, подмигнул на меня:
– Деловой парняга! Как он это про столы сразу! Он нам все наладит!
Назн. секр. Господи! Лито. В Москве. Максим Горький… На дне. Шехерезада… Мать.
Молодой тряхнул мешком, расстелил на столе газету и высыпал на нее фунтов пять гороху.
– Это вам. Четверть пайка.
Я включаю Лито
Историку литературы не забыть:
В конце 21-го года литературой в Республике занимались три человека: старик (драмы; он, конечно, оказался не Эмиль Золя, а незнакомый мне), молодой (помощник старика, тоже незнакомый – стихи) и я (ничего не писал).
Историку же: в Лито не было ни стульев, ни столов, ни чернил, ни лампочек, ни книг, ни писателей, ни читателей. Коротко: ничего не было.
И я. Да, я из пустоты достал конторку красного дерева, старинную. В ней я нашел старый, пожелтевший золотообрезный картон со словами: «…дамы в полуоткрытых бальных платьях. Военные в сюртуках с эполетами; гражданские в мундирных фраках и лентах. Студенты в мундирах. Москва, 1899 г.».