Отец Геннадий случайно поймал взгляд девушки, стоящей в стороне от остальных обитателей дома, и понял: она сейчас расскажет ему что-то очень важное. Так и случилось. Серафима кротко подошла к отцу Геннадию, едва он завершил таинство, и еле слышно о чем-то его попросила. Священник еще раз взглянул на девушку и предложил ей пройти в глубину сада.

— Нам надо поговорить наедине, — спокойно сказал он в ответ на протесты Люси, приглашавшей батюшку отобедать в доме.

Они скрылись от любопытных глаз в беседке в дальнем углу сада. Кое-кто из обитателей дома попытался разглядеть лица священника и Серафимы, уединившихся в беседке. Но эти двое стояли в тени, и угадать, о чем они говорили, было невозможно. Серафима исповедовалась долго и истово. Лицо отца Геннадия, много слышавшего на своем веку, было непроницаемым и суровым. А Серафима… Вначале казалось, девушка говорит спокойно, но вскоре самообладание оставило ее, слезы потоком хлынули из глаз. Тело девушки изгибалось так, словно по нему пробегали судороги. А потом Сима без сил опустилась на скамейку.

Когда Серафима и священник вышли из беседки, лицо девушки было измученным и просветленным.

— О чем ты говорила с отцом Геннадием? — с любопытством спросил Стасик, подбежав к подруге. Ему совсем не нравились перемены, внезапно произошедшие с возлюбленной. Ее напряженные глаза, словно погруженные в себя, строгое лицо, блеклая, закрытая, какая-то старушечья одежда.

— Молодой человек, тайну исповеди никому нарушать не позволено, — сурово остановил его священник. — Но могу заверить вас: теперь с Божьей помощью в доме все будет хорошо.

И, словно в подтверждение его слов, Серафима слабо улыбнулась сквозь слезы.

Лина нашла Серафиму не сразу. Девушка сидела в беседке и о чем-то думала. Длинная юбка закрывала колени, невзрачная кофточка была застегнута на все пуговицы.

— Зачем ты это сделала? — спросила Лина безо всяких дипломатических экивоков, отведя ее подальше в сад.

— О чем вы, Ангелина Викторовна? — не поняла Серафима. — О том, как я выгляжу?

— Я про твое объявление в Интернете, — медленно, глядя ей прямо в глаза, сказала Лина. — Я его прочитала. Оно мне показалось странным. Очень странным.

Девушка вздрогнула, затем растерянно огляделась вокруг и вдруг — вцепилась Лине в руку тонкими пальцами.

— Обещайте, что выслушаете меня, не перебивая! — прошептала она.

Лина молча кивнула.

И тут словно плотину прорвало. Ее слова полились потоком, Серафима заговорила почти без пауз, сбивчиво, взволнованно. И чем дольше она говорила, тем больше Лине хотелось заставить ее замолчать. Накричать, выгнать из комнаты, ударить — да что угодно сделать, лишь бы не слышать этот полудетский звонкий голос, не знать того, о чем спокойно рассказывала девушка с ангельским обликом.

Жила-была в Москве девочка. Милое существо с золотистыми кудряшками и огромными русалочьими глазами. Веселая, способная, любимица учителей, единственная дочь и внучка в семье, состоявшей из одних женщин. Девочка была абсолютно счастлива лет до десяти. До того самого дня, когда попросила мать купить DVD-плеер. Обычную круглую штуковину с наушниками. Такие были у всех ее подруг, Сима тоже надеялась получить электронную игрушку в подарок на Новый год. Мать неожиданно ответила отказом: до получки было далеко, а дочке срочно требовался новый спортивный костюм для уроков физкультуры. Девочка немного поревела и успокоилась. Но вскоре попросила купить ей к Восьмому марта высокие сапоги, как у Машки из их класса. А мама опять отказала: денег до получки хватало только на продукты. И подарила дочке на Восьмое марта очередной том детской энциклопедии.

Дочка взбунтовалась.

— Ну почему, почему у меня нет ничего из того, что есть у всех остальных — даже у страшненьких троечниц? — рыдала она по ночам.

— Потому что я ращу тебя одна, — просто объяснила мама.

Девочка замолчала. А потом впервые спросила об отце.

— Ты можешь им гордиться, — сказала мама. — Он вполне успешный и состоявшийся человек.

— А я? Он знает о том, что может мною гордиться? — спросила девочка, запнувшись.

— Знает, — нехотя сказала мама.

— А почему не хочет познакомиться со мной? — удивилась она.

— У него другая жизнь, — попыталась объяснить мама, — в ней слишком много забот и обязанностей. Он подарил мне тебя, этого достаточно.

— Может, тебе достаточно, а мне — нет, — пожала плечами девочка и выбежала из комнаты, хлопнув дверью.

В тот день на свет появилась новая Серафима. У этой Серафимы был отец, о котором она собиралась узнать все.

Главное открытие девочка сделала случайно. Роясь в письменном столе, она наткнулась в дальнем углу ящика на любопытное письмо. Цветистое и пылкое послание было адресовано маме, Веронике Малышевой, которая двенадцать лет назад отдыхала на юге. Обратный адрес на конверте стоял московский, отправителем значился некий Барановский Викентий Модестович. Викентий! Точно — он! — догадалась девочка. Серафима Викторовна Малышева в гневе едва не порвала письмо. Но сделала глубокий вдох, открыла тетрадку по математике и переписала адрес с конверта на последнюю страницу.

Оказалось, отец жил с семьей недалеко от школы. С тех пор, плетясь домой после уроков, Серафима каждый раз делала крюк, чтобы подойти к дому из красного кирпича с красивыми эркерами. Девочка долго стояла у подъезда, внимательно вглядывалась в выходивших мужчин, пытаясь угадать: он — не он? Но появлялись все время не те: или мальчишки-школьники, или рабочие, ремонтировавшие подъезд, или старички-пенсионеры.

«Сейчас же разгар рабочего дня, все серьезные мужчины на работе», — догадалась однажды Серафима. И, к удивлению бабушки, часов в семь вечера предложила сбегать за хлебом и молоком. Несколько ее попыток застать отца у подъезда оказались безуспешными. Наконец, недели через две, девочке повезло. К подъезду подошел видный мужчина в черном пальто и шляпе. А за ним семенила мелкими шажками рыжеволосая дама в очках.