…Город встретил ее праздничным заревом огней. После голосистой суеты аэропорта и почти бесшумного бега машины сквозь тьму по горной дороге Магадан показался Зое просто великолепным.

Огоньки машин, как капли раскаленного металла, — стекали навстречу с высокой сопки, сияли разноцветные цепочки окон. Город, как друг, повернулся лицом к входящему.

С детства знакомые, угрожающе большие буквы в словах Крайний Север вдруг показались маленькими, уютными.

Зое очень хотелось спать. Когда машина влетела на прямую, даже чересчур строгую улицу, город уже перестал интересовать Зою. Она слишком устала. И когда какая-то полная женщина вносила ее чемодан в незнакомую квартиру, куда-то бегала, кого-то звала, ей тоже было все равно. И на папину комнату она в первую минуту глянула теми же равнодушными глазами. Все чужое.

Но тут же сердце стиснула жалость: неуютно как! Одеяло бурое, солдатское. Книги на полке, на столе, даже под кроватью. И среди всего этого — полуживой цветок на окне. Купил, наверное, к ее приезду, а полить забыл.

Ничего. Теперь все-все станет иначе, и как же хорошо будет выглядеть здесь нарядная елочка! Только где же сам папа?

Отец не появлялся. Услышав, что говорят окружающие, Зоя поняла: он и не приедет, он уехал на прииск и вернется только после Нового года, а она останется здесь, с соседями.

— А как же елка? — Зоя вскочила. Усталость прошла. — Я же ему елку привезла, настоящую!

Полная женщина, ее звали Клара Петровна, пожала оплывшими плечами.

— Что ж такого? Приедет после праздника. Елку можно на балкон вынести, там холодно, и ей ничего не сделается.

Зоя упрямо помотала головой. Нет, так нельзя. Ну как ей объяснить, этой женщине, что она три года не видела отца, что и прежде он приезжал всегда летом, что теперь она большая и в первый раз хочет встретить Новый год с отцом уже по-взрослому. Ей столько нужно ему сказать! И слышать все это должны елка и любимый заяц с плюшевыми ушами — свидетели ее детства. Только тогда отец поймет ее, узнает, как трудно на распутье семнадцати лет.

— Нет, я поеду к нему на прииск. Только вы мне скажите, это далеко?

— Да не очень. Километров шестьсот. Вот с транспортом к празднику плохо. Намаешься.

— А чего там маяться? — сказал высокий, пожилой сосед, — Витька наш в рейс уходит — возьмет с собой. С начальством договориться можно.

Никто не отговаривал, не спорил с нею. Люди в квартире поняли, что этой девочке действительно нужно встретиться с отцом, и именно на Новый год. Каждый, наверное, вспомнил, как много значат в юности такие необходимые встречи.

Поселки нанизаны на бесконечную нить дороги. В каждом поселке своя жизнь. И дорога тоже живет по-своему — беспокойно, торопливо.

Зое обо всем приходилось догадываться самой. Ее спутник, шофер Виктор, или просто Витька, как звали его дома, упорно молчал. Только и спросил в самом начале пути:

— На Колыме-то бывала?

— Нет…

— Ну, коли так — смотри.

И Зоя смотрела. Ей никогда раньше и в голову не приходило, что у белого снега столько красок. Он румянился на круглых боках сопок, синел в распадках, а на вершинах нестерпимо сверкал платиновой, холодной белизной. Кроме того, были тени. Зеленоватые, голубые, оранжевые и даже алые.

Снег цвел.

Но деревья, попадавшиеся по пути, были равнодушны к празднику красок. Им жилось трудно. Они гнулись, прятались за каждым камнем. Только, в долинах свечами тянулись к небу сквозные кроны лиственниц. У многих ветви повернуты в одну сторону — словно они бегут против ветра.

Зоя подумала, что ее елочке стало бы здесь страшно — одной среди цветущего снега и усталых деревьев. Она погладила рукой упругий сверток. Он все так же пах лесом и детством.

За поворотом у трассы стояла женщина — пестрый кочан из шарфов и шалей. Поселка рядом не было, но она спокойно ждала, подняв руку.

«Откуда взялась?» — подумала Зоя.

Виктор нехотя остановил машину.

— Куда тебе?

— До «Светлого». Подкинешь? Измерзлась тут стоявши.

— Ладно уж, садись.

Женщина привычно захлопнула за собой дверцу кабины. Быстро стащила половину шалей и сразу заговорила:

— Ох, тепло-то как! Красота! И чисто. Терпеть я этого не могу, чтобы у шофера в кабине грязно было. Иные еще и хвастаются этим — измажется с ног до головы мазутом, смотрите, мол, люди добрые, какой я есть рабочий кадр. А сам никакой не кадр, а просто неряха, поросенок!

Говорила и все время улыбалась. К ее лицу удивительно шла улыбка! Детские беспечные ямочки, курносый нос, озорные глаза и даже завиток волос на лбу — все смеялось и радовалось каждому пустяку.

— Меня, между прочим, Машей звать. Просто — Маша и все. Терпеть не могу, когда зовут Марьей Семеновной, а надо. Я воспитателем в интернате работаю. У нас строго. Сейчас вот к родителям одного нашего воспитанника ездила — совсем мальчишку забросили. Ну и что, что далеко живут? Я же добралась до них, если захотела.